Преподобный Максим ИсповедникПи́сьма
Переводчик выражает сердечную благодарность
Кажется, рассуждения о сложности и запутанности стиля св. Максима давно уже́ стали общим местом. Однако в этом бурном потоке, где мысль часто опережает слово, есть своего рода charme discret, поступаться которым ради плавности языка представлялось мне неуважением к читателю. К особенностям стиля св. Максима, сглаживать и «улучшать» которые мне казалось неуместным, относятся, в частности:
Ради передачи в переводе такого рода особенностей приходилось, естественно, идти на определенное насилие над нормами русского синтаксиса и пунктуации, но я надеюсь, что снисходительный читатель простит меня, ощутив подлинный вкус речи св. Максима — в той степени, в какой мне удалось его передать. Цитаты из Священного Писания (часто неточные или сознательно измененные у а́втора) передавались по возможности близко к Синодальному переводу, однако довольно часто от него приходилось отступать. В тех случаях, когда цитаты использовались автором как цитаты в собственном смысле, они взяты в кавычки; там же, где они парафразированы или плотно вплетены в авторскую речь, имеется лишь указание на соответствующее место Священного Писания. В заключение мне хотелось бы поблагодарить Григория Беневича за многочисленные ценные замечания и соображения, которые я учитывал в своей работе. Егор Начинкин Цифра в угловых скобках < > соответствует номеру страницы греческого текста в издании Миня (PG 91). Цифра в квадратных скобках [ ] соответствует разметке латинского перевода писем в издании Миня. В круглых скобках ( ) — ссылки на схолии к письмам. Письмо I. Никто, <364> думаю, лишившись каким-либо образом света, не желает столь страстно насладиться лучами солнца, сколь мы все, убогие, обильно вспоенные твоей добродетелью, жаждем снова узреть тебя и насладиться твоей красотой, отмеченной прирождёнными божественными добродетелями, которые ещё яснее показали нам, что добродетель — устремление воли, а не свойство чина, и богоподобие — качество нрава, а не чести. Ведь кому, благословенному, в глубину души́ вкоренилась сила любви к Богу, тому́, несомненно, приложилась и неизменность в добре́ — как, разумеется, охваченному любовью к материальному присуща подверженность множеству страстей и удоборассеянность. И вполне основательно: ведь сознательно стремящийся к Божеству, единому, цельному и бесстрастному, в Котором от ве́ка не усматривается никакой сущностной перемены (ибо ничто из исшедшего из Него Его не достигает), и сам един и целен, и бесстрастен, и неизменен благодаря неудержимому рвению к единому. Ибо раз ему желанно [202] единое и цельное, которое полностью неизменно, так как по своей сущности недвижно из-за природной беспредельности (ведь недвижному беспредельному некуда двигаться), то такой человек, возлюбивший единое, разумеется, сделает своё сознание совершенно неуклонимым от единого и станет един, и целен, и <365> неизменен. А тот, кто̀, по неве́дению лучшего и следуя собственной воле, привяжется душевной любовью к материальным вещам, по природе неустойчивым и изменчивым и неспособным к полному постоянству, сам по необходимости нестоек, и удобострастен, и переменчив, потому что его душевное расположение увлекается предметами по своей природе движимыми и претерпевающими внешние влияния. Поэтому-то, благословенный мой владыка, ничто сущее не сможет поколебать твоего прекрасного боголюбивого нрава, имеющего спутником устремлённую к Богу волю: ни течение вре́мени, изменяющего вместе с собой всё материальное, не нарушит устойчивости воли; ни людская угроза, действующая страхом, не подвигнет основу прекрасного устроения; ни доводы льстецов, услаждающих слух своими речами, не ослабят напряжение воли; ни жажда мести, разжигаемая, возможно, могуществом, не испортит кротости нрава; ни желание славы властвования не уменьшит стремление любви к Божественному. Ведь отсутствие власти над людьми — не умаление славы [203] пред Богом и людьми, а скорее прибавление славы, поскольку душа́ становится свободной от волнения и попечения о внешнем, по моему рассуждению, — да и всякий, кто̀ благочестиво обдумает надлежащее, согласится с этим, ибо любой истинно добродетельный и боголюбивый человек обладает всем необходимым для полного блаженства, не имея нужды́ ни в каких внешних прибавлениях, чтобы его достичь. А тот, кто̀ в своей жизни поставил себе образцом свойства Божества, стяжал полноту всех благ, благодаря которой в людях возникает точное богоподобие, с которым ничто, кроме Самого́ Бога, не может сравниться. Да попросту говоря, ни болезнь, ни здоровье, ни богатство, тянущее к земле, ни недостаток тленных благ, ни хула, ни хвала, ни смерть, ни жизнь, ни настоящее, ни будущее, ни вообще что̀ бы то ни было сущее не может повредить любомудрию, взрастившему и столь прославившему тебя перед Богом и людьми. А мы когда этого достигнем? Когда всё своё вверим Богу (2) и не будем ни к чему стремиться, к чему не заповедано стремиться от Бога, а к чему заповедано, к тому́ будем стремиться со всем усердием; и того, что̀ <368> по слову Божиему подлежит нашей воле и нашим силам, всячески возжелаем и будем стараться осуществить делами, а то, что̀, по общему мнению, от нашей воли не зависит, с благодарностью и верой предоставим Богу совершать, ка̀к пожелает и рассудит, безо всякого несогласия с судом Его провидения и правления, по которому всё, в неве́дении и согласно с тайной премудростью, влечётся к прозреваемому Богом концу, и даже когда обманывает наши надежды, осуществляет Его суд. Ибо премудр хранитель наш и правитель, потому что не приобрёл мудрость извне, а Сам и есть, и зовётся Мудрость. Возжелаем же искренне соблюсти лишь одно — любить Его, как Он заповедал, всем сердцем, всеми силами души́, и ближнего, как самих себя, стремясь как только можно исполнить это Божие веление; и да осуществим по возможности полностью эту обширнейшую божественную задачу (3), какими бы ни были наше положение, чин, образ жизни — начальствуем ли мы, под началом ли находимся, живём ли [204] в богатстве или в бедности, здоровы мы, болеем или находимся ещё в каком телесном состоянии; а об остальном, что̀ совершенно не подвластно нашей воле, вовсе не будем заботиться. Что̀ же действительно наше — то, в чём по природе нет необходимости, или то, что̀ мы обрели сознательной волей? Наверное, желая заставить нас об этом задуматься, слово [Божие] и не дало нам об этом указания в Божественной заповеди, чтобы мы не злоупотребляли недостойно силою воли, противоестественно добиваясь того, что̀ не в нашей власти, и не выказали её слабость, раз она не достигла чего никак достичь не может. Это ведь насилие над Божественной волей — считать своей власть Промысла, которая мудро использует то, что̀ не подлежит нашей власти, для наказания наших пороков, подвластных нам, и для поощрения и облегчения пути подвластных нам добродетелей. Итак, отличая то, что̀ в нашей власти, от того, что̀ из неё изъято, будем верить, что свершение второго полностью зависит от Божиего промысла, а первого, кроме Божиего промысла — ещё и от нашего изволения. Итак, подвластное нам (4) — я охвачу как бы определением — это всё то, что̀ по нашей мысли повинуется воле, состоит ли оно в рассуждении добродетели, либо, напротив, в пути порока. Неподвластное же нам (5) — всё то, что̀ создаётся не нашим произволением, и вообще всё, что̀ по природе свободно от <369> добродетели и порока, которые возникают — или, точнее говоря, являются — от употребления, которое дают этим вещам те, кто̀ ими владеет. Возжелаем же горячо единственно тех благ, которые с Божией помощью совершаются нашим свободным изволением и зависят от нашего суждения, и будем весьма их ценить — так мы будем послушными и кроткими ослятами (Мф. 21:2), несущими на себе Слово и исправно бегущими путём добродетелей. Тех же, что̀ не в нашей власти, так как сами по себе они по природе не суть ни порок, ни добродетель, а орудия [205] произволения, являющие скрытое устремление нашего ума, вовсе желать не будем, чтобы злоупотреблением не повредить естественную силу воли, вознамерившуюся овладеть невозможным и для неё неисполнимым, но предоставим эти вещи Богу и примем с благодарностью любую перемену времён и дел, приключающуюся нам на пользу по спасительной воле Божией, чтобы таким образом исполнить красу добродетели не только через неизменное, но также и через изменчивое, и через неправильное — правильным образом. Ведь никто, подчиняясь Богу и вверяя Ему попечение о том, в чём сам не властен, не лишается надежды на добрый исход. И правду изрёк Мудрый где-то в своих речах: «Взгляните на древние роды́ и посмотрите: кто̀ верил Господу и был постыжен? или кто̀ взывал к Нему — и Он презрел его?» (Сир. 2:10). Раз это та̀к, как показал разум, спутник истины, мудро установивший свойства желательного и нежелательного и отграничивший друг от друга несовместные вещи, то даже когда нас отрешают от власти, не будем её домогаться, претерпевая это как лишение некоего бла́га; ведь власть вовсе не подчиняется нашим желаниям и далеко отстоит от нашего разума, как и богатство, и здоровье, и всё, что̀ морально безразлично, и нами преобразуется в добродетель или порок; но, с другой стороны́, не будем и безусловно отвергать власть, когда нам её дают, потому что она может стать орудием добродетели для боголюбивых и со всем усердием подносящих Богу, кроме всего, зависящего от них, ещё и то, им неподвластное, что̀ попускается им Промыслом. Ведь того, что̀ по природе само по себе не есть ни добро́, ни зло, разумеется, не следует ни любить, ни избегать, потому что для появления и хранения какой-либо добродетели или порока совершенно нет нужды́ ни в обладании, [206] ни в необладании тем, без чего мы можем и стать, и быть, и оставаться добродетельными, или же, напротив, дурными и лишёнными всякой добродетели — раз уж одни, лишённые и могущества, и богатства, <372> и здоровья, обрели многие сокровища вечных благ, а другие, напротив, обладая и могуществом, и богатством, и здоровьем, собственной волей отпадают от всех Божественных благ. А свидетельствуют об этом нищий Лазарь и богач: один, лишённый всякого земного могущества, здоровья и изобилия, восприял на лоне Авраамовом блаженное отдохновение, другой же, в избытке осыпанный всеми земными благами, был отделён пропастью от святых и осуждён на огненную кару. Да и Давид с Иовом, великие ревнители истины, столь далеко отстоявшие друг от друга и совершенно противоположные по образу жизни, сохранили и приумножили добродетель, подвергшись испытанию. Добродетель ведь возникает не от богатства и здоровья, да и не от противоположной участи, иначе она обращалась бы в порок, изменяясь с обстоятельствами, а от благочестивого расположения души́ и от ревностного устремления к добру воли, неизменно привязанной к Богу и без нарушения хранящей самотождество в противоположностях. Так что будем рады, когда нам дают власть, и примем её, как вспомогательное орудие добродетели, посылаемое нам Богом. А когда нас её лишают, не будем её домогаться, как бы слагая с себя страшное бремя, скрывающее от нас замысел Провидения, Которое человеколюбиво устраивает всё каждому на пользу — ведь говорит Мудрый: «Не домогайся сделаться судьёю, чтобы не оказаться тебе бессильным сокрушить неправду, чтобы не убояться когда-либо лица́ сильного и не положить тени на правоту твою; не греши против городского общества, и не роняй себя пред народом; не прилагай греха ко греху» (Сир. 7:6-8). Если только ты в этих делах не захочешь тщеславиться, дорого́й мой, то окажешься не в худшем положении, чем окружающие тебя люди, ведь «очи Го́спода», как сказал сам Мудрый, «призрели на тебя во бла́го тебе, и Он восставил тебя из унижения твоего и вознёс голову твою, и многие изумлялись, смотря на тебя» (Сир. 11:12-13), и повествуют народам и племенам [207] о твоих добродетелях. И — как через великого Давида прорёк об апостолах Дух Святой — «по всей земле прошёл звук» (Пс. 18:5) благих деяний твоих, «и до пределов вселенной» (Пс. 18:5) проникло благоухание твоих добродетелей. Ведь ты не съедал свой хлеб один, но щедро уделял от него сиротам, и от юности их воспитал их как отец, и от чрева матери их <373> руководил их к правде (Иов 31:17). Ты не презрел гибнущих без одежды, и укрыл их; все немощные благословили тебя, ибо ты согрел их плечи шерстью твоих овец (Иов 31:19-20). Ты не поместил твоё золото в землю (Иов 31:24), то есть в ублажение твоей плоти, а приобрёл твоим богатством небесные бла́га твоей душе́. Ты не соблазнился тленным богатством и не приложил твоего се́рдца его потоку. Ты не сиживал с насмешниками (Иов 31:5), чья жизнь позорна и исполнена бесчестия. Нога твоя не спешила на лукавство (Иов 31:5), и ты не радовался падению врагов, и сердце твоё не говорило: «Хорошо!» (Иов 31:29). Не вопияла на тебя земля — ведь ты не ел плода её без платы и не удручал ду́шу её владельцев (Иов 31:38-39). Ты удерживал ру́ки от даров нечестивых, и спасал страдальца от руки́ сильного (Иов 29:12), и плакал о всяком несчастном, и стенал, увидев человека в беде (Иов 30:25). Ты помогал сиротам, лишённым помощника, и уста вдов благословляли тебя (Иов 29:12-13). Ты облачился в правду и облёкся в правый суд, как в плащ (Иов 29:14). Ты стал глазами слепых, ногами хромых и отцом немощных (Иов 29:15-16). Ты сокрушил челюсти беззаконных и исхитил добычу из их зубов (Иов 29:17). И, вообще говоря, голодных ты кормишь, жаждущих поишь, странников укрываешь, раздетых одеваешь, больных призреваешь, заточённым помогаешь (Мф. 25:35-36); главное же, всем этим угождаешь Богу, рассудив, что славнее всего — усердно заботиться о всех этих несчастных ради Него. Поэтому Бог по справедливости сохранил тебя, и светильник Его светит над твоей головой (Иов 29:3), то есть в тебе осуществлением добродетелей закон заповедей ярко сияет всем, и в его свете ты идёшь во мраке (Иов 29:3), то есть, благодаря знанию, полученному благоговейным созерцанием сущего, ты безвредно минуешь обман ве́ка сего и невежество, поспешая к всесветлому свету. Поистине тебе одному, возлюбленный, [208] из всех людей выпало на долю сохранить добродетель под бременем власти и даже вма́ле не подчинить золоту закон Христов, — напротив, ты настолько поработил твоё могущество добродетели, что узнаётся оно лишь по ней да по разуму и всем известно и всюду прославлено справедливостью. Если же избегая, что̀ естественно, страданий плоти, мы надеемся посредством власти обеспечить её благополучие, то должны знать, что благополучие плоти было привнесено в жизнь нарушением Божественной заповеди, и человеком, который предпочёл временное вечному; а страдание плоти — соблюдением Божественной заповеди, и Бог, сделавшись ради этого человеком, в Себе выказал его и узаконил; и что первое — причина отчуждения человека от Рая и тамошних благ, а второе — восстановления в Раю и вознесения на небеса; оно же, что̀ всего <376> удивительнее, содействует приближению к Богу. И поэтому будем всегда держаться телесного страдания, как орудия Божественной благодати, не следуя переменам времён и обстоятельств, а благополучием плоти вовсе пренебрегать, как вещью презренной, неизбежно обречённой полному исчезновению, которая, как сказал Христос божественными устами Григория, «не преступает собственных пределов»1 и виновна во всех язвах души́ — чтобы мы во всех движениях душевных и телесных излучали Божественное сияние, полностью принадлежа единому Богу. Да попросту говоря, станем по благодати вместилищем всего Бога целиком и сами полностью и во всём обо́жимся — настолько, чтобы по всему казаться вторым Богом, за исключением тождества с Ним по сущности: это вот и есть совершенство для нас, не несущих в себе ни малейшего знака ве́ка сего, дабы через него не лишиться как-нибудь божественного нрава и не пострадать горько из-за осквернения истинной чистоты, не находя средств к исправлению. Когда пройдёт для нас этот век деяния, ничто из существующего не останется в теперешнем виде [209] ни по внешности, ни по положению. Ни в чём из веще́й видимых нет для их владельцев ни надёжности, ни устойчивости. Ничто из того, что̀ подчиняет себе людей, не сохраняет свою неизменность: ни слава, ни богатство, ни власть, ни здоровье, ни бесславие, ни бедность, ни рабство, ни болезнь, ни красота, ни молодость, ни известность, ни безобразие, ни старость, ни низкое происхождение — всё проходит, всё исчезает, всё человеческое тает, как тень, и легче водяного пузыря пропадает величие всякого человеческого могущества. «Всякий человек», — сказано, — «трава, и вся слава человеческая — как полевой цветок: высохла трава, и цветок увял» (Ис. 40:6). Ибо воистину во всём человеческом возможность разрушения соединена с рождением, а часто кое в чём разрушение даже предшествует рождению, так что среднее (6) между ними может, из-за взаимного схождения крайностей в одно, скрываться, хоть и усматривается в обеих; причём, это мудро устраивается Промыслом для того, чтобы логос изменчивых явлений воспитывал уверенность в вещах вечных. Всё переменяется в иное, и одно превращается в другое, взаимно находя друг в друге скорее разрушение, нежели рождение. Не будем же связывать временными вещами неразрушаемую ду́шу; не будем отягощать ум, по природе свободный от материи, и заботами о материальном тянуть его к земле. Но будем в соответствии с их природой разумом разделять друг от друга вещи, никоим образом не согласующиеся по сущности; тогда <377> нам не составит труда оторвать ду́шу, цельную и никоим образом не могущую претерпеть разложения своей природы, от пристрастия к тленным вещам. Покинем Содом, то есть заблуждение и смятение чувств относительно чувственно воспринимаемого, чтобы избежать пожара — я имею в виду наказание огнём, их непременное следствие. Спасёмся на горе́ (Мф. 24:16), разумей — на высоте богоугодной жизни, чтобы не оказаться взятыми (Мф. 24:40-41), не отрешившись ещё полностью от чувственного, даже если мы и будем казаться непричастными к пороку, как блаженный Лот, не совершавший того, что̀ творили жители Содома; то есть освободимся даже и от той чувственности, что̀ лишь склоняет к страстям (7). Сколько хватит сил, [210] будем бежать преходящего, которое никоим образом не может быть нам подвластно и по само́й природе своей течёт и исчезает; оно не допускает в нас иного расположения души́, кроме несущего его клеймо, за которое нас ожидает осуждение и тяжкая му́ка. Ревностно отринем всё то̀, чего непременно лишимся по природе, а о необходимом будем просить Бога. Сознательно и с охотой отринем то, что̀ по природе непременно и отдастся, и отнимется. Не позволим душе́, по природе несущей в себе образ своего Создателя, из-за неразумного устроения стать подвластной тому́, что̀ возникает и гибнет — она-то ведь по рождении не имеет предела своему бытию, и ей предустановлено всегда искать Бога и стремиться к Нему. Не будем желать того, чѐм не сможем владеть; не будем привязываться к полностью преходящему, как к вечному. Ведь «проходит образ ве́ка сего» (1 Кор. 7:3), как сказал святой, и «небо и земля прейдут» (Мф. 24:35), изрёк Бог святого; воспримем же неложно Божественное изречение, и упредим верой исполнение сло́ва, и поверим непреложному доказательству предсказанного исхода. Ибо если части чего-либо подлежат разрушению и перемене, как сказал один из наших мудрецов, то ясно, что и совокупность их тоже2, хотя бы явным действием и не установился ещё срок, в который этому подвергнется совокупность, — как и всякий человек из того, что̀ он претерпевает ежедневно, познаёт, что по природе ему предстоит умереть, хотя бы смерть и не настояла ещё в действительности. Итак, станем принадлежать самим себе и Богу, лучше — только Богу, а не полностью плоти и мiру. Приготовимся призывать Бога нашего, по писаному: «Приготовься призывать Бога твоего, Израиль» (Ам. 4:12), что̀ значит: очистимся от пятен порока и скверны, отринув даже и те мечтания, которые, насколько такое возможно, не сочетаются со страстями. Та̀к ведь и приготовляется всякий, желающий отлично приготовиться — чтобы благодаря <380> добродетелям, как бы благодаря некой божественной раскраске, воспринять точное уподобление Богу. Таким именно образом и призывает как следует тот, кто̀ ведает, ка̀к нужно призывать Бога; ведь приготовление, по-моему, состоит в отчуждении от страстей, [211] а призывание — в подлинном уподоблении Богу через добродетели. Или иначе: приготовление — это сияние, возникающее в достойных через добродетели, а призывание — восприятие обо́живающей благодати через истинное знание. Ведь таким образом мы и сможем, по писаному, всегда иметь белые одежды (Еккл. 9:8), что̀ значит нрав, радостный благодаря добродетелям, светлый, безо всякого признака тьмы. И возликует душа́ наша о Боге, Спасителе нашем (Пс. 12:7, Пс. 34:9), радуясь совлечению ветхого человека, обречённого гибели по лживым желаниям, и облечению в нового, созданного по Богу в Духе (1 Пет. 4:6). Ведь Бог наш облечёт нас в ризу спасения и в одежду радования (Ис. 61:10), то есть даст нам привычное и соответствующее нраву любомудрое деяние посредством добродетелей и непреткновенное умное созерцание в Духе, дабы мы наслаждались и пред будущими царственными благами божественного непорочного брака3. Притом, будем внимательно следить, ка̀к ходим (Еф. 5:15) и что̀ замышляем, зная, что нашим поступкам и мыслям есть много незримых свидетелей, которые не только взирают на явное, но заглядывают и в самые ду́ши и испытывают тайны се́рдца. Нас ведь вправду со всех сторон окружают многие хоры ангельских сил, которые тщательно записывают на небесах наши поступки, и речи, и мысли, вплоть до малейшего намерения4, ради изобличения в страшный день суда, когда всякая видимая тварь с невыразимой скоростью устремится к своему окончательному завершению, а небо и земля с грохотом погибнут, и стихии меж ними разрушатся в огне (2 Пет. 3:10), и будет небо новое и земля новая, и то, что̀ на них (Ис. 65:17); когда воздвигнутся троны, и воссядет Ветхий днями, и раскроются книги, в которых с безукоризненной точностью записаны наши дела́, речи и мысли, а тысячи тысяч ангелов будут служить Ему, и тьмы тем будут предстоять Ему (Дан. 7:9-10); и грозное пламя огня будет пробега́ть повсюду, охватывая всё вокруг и расплавляя го́ры, будто воск. [212] «Огненная» ведь, — говорит пророк, — «река протекала пред Ним» (Дан. 7:10). Тогда явятся тартар, и бездонная зияющая бездна, и тьма внешняя (Мф. 25:30), и червь неусыпный (Мк. 9:48), да ещё ужас вознесётся над гибнущим мiром, и ангелы <381> гнева, сверкающие карающим огнём, извергающие огонь взорами и дыханием, станут наготове, чтобы карать всячески всякое беззаконие. Пред ними предстанет с трепетом всякая тварь, земная и небесная — и из ангельских сил, и из тех, что̀ выше ангельских, и из людей — чтобы воспринять страшное изъявление Божественной воли; при этом прочтутся наши дела́, и обнажатся тайны, так что грехи всех будут всем известны, как свои, обнаружившиеся в безошибочной книге собственной совести. Сказано ведь: «Изобличу тебя и представлю пред глаза́ твои грехи твои» (Пс. 49:21). И ещё: «Окружат их замыслы их» (Ос. 7:2). И вот человек, и вот дела́ его; и вот неподкупный Судия, рядом с Которым предстоит страшное и великое воинство небесных сил, восседает на высоте, излучая сияние правды, и по справедливому и неложному суду воздаёт каждому по достоинству: тем, кто̀ за добрые дела́ поставлен по правую руку, милостиво дарует приуготованное от сотворения мiра Небесное Царствие (Мф. 25:34), тех же, кто̀ по отсутствию благих дел оказался по левую, гневно гонит в вечный огонь, уготованный дьяволу и его ангелам (Мф. 25:41). Кто̀ вынесет бешенство этого огня? Кто̀ не ужаснётся невиданному зрелищу этого червя? Кто̀ сможет терпеть внезапность и тяжесть этой внешней тьмы? Кто̀ выдержит ревущий тартар и со дна кипящую бездну? Кто̀ не содрогнётся от пронзительного грозного взора приставленных к казням ангелов и их мрачных ликов? Кто̀ не устрашится сего ужаснейшего из зол — того, что отвратит от него лицо Своё по природе кроткий, и человеколюбивый, и милосердный Бог? А с Ним вместе и вся тварь отвернётся [213] и загнушается теми, кто̀ по злой воле так страшно себя мучает, и будет справедливо гневаться, что они заставили таким явиться Бога, единственно человеколюбивого по природе. Кто̀ вынесет вечный позор, который последует за явлением всего тайного? Кто̀ сможет измерить неумолчное рыдание, и горькие и невообразимые слёзы, и скрежет зубов, и вопли мучимых или сердечную скорбь сожаления, медленным огнём сжигающую глубину души́? Кто̀ способен выразить тоску5 грешников, не имеющих надежды ни на перемену срока наказания, ни на окончание претерпеваемой кары, ни на перемену <384> жизни к лучшему?6 Суд ведь тот воистину окончательный и единственный, страшный и праведный, и более праведный, чем ужасный, и ещё страшнее делается оттого, что также и праведный; и по справедливому приговору Божиему обнимает всю вечность. Кто̀ сможет удержаться от слёз, помыслив о жалобах и стенаниях, вырывающихся из са́мого се́рдца осуждённых, и проникающих до са́мого мозга их костей, и жестоко грызущих их утробы? Кто̀ претерпит без боли и вызванного ею уныния жалобные вопли и крики сожаления, обращаемые каждым наказуемым к самому́ себе и всеми ко всем? и в каких словах выражаются они! Ибо тогда каждый станет подлинным знатоком своих прегрешений, тогда обнажатся деяния и явятся, ка̀к есть, без прикрытия лукавства! Праведен суд Твой, Боже (Пс. 118:137); Ты призывал нас, а мы Тебя не слушались; Ты говорил нам, а мы не внимали, и советы Твои вменяли ни во что̀, а речам Твоим не внимали. Из-за этого-то и нашла на нас по справедливости погибель, и пагуба, и бу́ря, и скорбь, и угнетение; теперь призываем Тебя, а Ты не слышишь; ищем у Тебя милости, и не обретаем — ведь и мы не услышали Твои речи и не сотворили милости ближнему. Мы ведь, возненавидевшие мудрость, и не избравшие себе страх Господень, и не пожелавшие слушать советов Божиих, нами же посеянное пожинаем и собственным безумием насыщаемся. [214] Ослепила нас жизнь своим обманом7, и не познали мы тайн Божиих, и никакой не возымели надежды на награду святости. Поэтому мы «преисполнились делами беззакония и ходили по пустыням без доро́г», то есть без призора Божиего, «пути же Господня не познали» (Прем. 5:7). Ныне же «какую пользу принесло нам высокомерие, и что̀ доставило нам богатство с тщеславием? Всё это прошло́, как тень и как молва быстротечная, и как корабль, идущий по волнующейся воде; прошёл он, и не найти следа, ни стези дна его в волнах; или как от птицы, пролетевшей по воздуху, — никакого не остаётся знака ее пути» (Прем. 5:8-10). Всё это прошло́, оставив нам огонь геенны в вечный и неизменный удел. Справедлив суд Твой, Боже; мы никогда не перестанем это повторять. Ты призывал нас, а мы не слушали; увещевал нас, а мы не внимали. Об этих ужасах мы ежедневно слышали поучение, но мы презирали такие слова́. Тогда речи об этом ничуть нас не огорчали; когда бы сейчас действительность не так жестоко нас мучила! Вздором казалось нам то, в чём заключается сейчас наша жизнь — а ведь тогда нам постоянно об этом напевали. О, беспечность! о, обман! о, злые <385> помыслы! о, сообщество порочных людей! о, дивный и праведный Божий суд над нашими прегрешениями! Ка̀к Он воздал каждому нашему греху соответствующее мучение! За жалкое и презренное наслаждение плоти справедливо осуждены мы на страшную геенну. К пребыванию в ужасном мраке и тьме приговорены мы за то, что возлюбили всё постыдное: и зрелища, и звуки, и слова́, а Божественным благам предпочли конские состязания, театральные представления и псовую охоту, в которых хороводились то́лпы демонов, а Божие покровительство и надзор через ангелов вовсе отсутствовали; там многообразно попиралось достоинство чистоты, а зло распутства и мерзость открыто возвеличивались. Справедливо лишены мы теперь света за то, что в течение временной нашей жизни не видели славы Бога-Творца в твари, а оскверняли наши глаза́, и уши, и язык; или, вернее, через них губили [215] ду́шу, созданную по образу Божиему, ненавистными Богу зрелищами, и звуками, и речами, и взаимной злобой. Мы ввергнуты в тартар, и страшно мучают нас одновременно и падение в глубину, и скованность — за то, что высокомерие мы предпочли возвышенному смирению, которое споспешествует возвышенному и Божественному, а крепость и силу добродетели отвергли ради безмерной расслабленности и изнеженности плоти. Гдѐ ныне высокомерие наше, и заносчивое ко всем отношение, и вялость и изнеженность плоти? О, безрассудство! Вместо необузданного хохота и безудержной болтовни — этот невыносимый скрежет зубов. Мы не пожелали упражняться в изучении Божественного и спасительного сло́ва и предпочли безмерное пьянство словесному восхвалению Бога — страшному подвергаемся мы теперь наказанию, и наш язык горит от ужасной жажды. Ненависти к братьям, зависти и обмана, и лицемерия, от которых и из-за которых является и само убийство, порицания и лести, злопамятности, лжи и ложной клятвы приемлем мы достойный плод — этого неусыпного червя, беспрестанно гложущего недра наших душ. Раз мы искривили прямоту любви, развратили сердце, погубили бесстрастие правды, саму же правду исказили — то, по хотению совершая зло ненависти, против хотения сотворили себе червя, а ложью вырыли ещё худший ров лукавства, отделяющий нас от единения с прямым и правым Богом. Он ведь сказал устами святого пророка Давида: «Сердце лукавое не прилепится ко Мне» (Пс. 100:3). Соответствующее, стало быть, нашим деяниям воздаётся нам; вернее, мы принимаем достойную мзду за душевное расположение, возникшее в нас по нашему намерению: за жгучие наслаждения — огонь геенны, за тьму неве́дения и обольщения <388> преходящим — вечный мрак, неусыпного карающего червя — за червя ненависти и лжи, разъевшего и развратившего наше сердце, за разнузданную болтовню и хохот — громкий скрежет зубов, за гордое превозношение и веселье — падение, и зияющую бездну, и тоску ужаса. Да попросту говоря, за каждый [216] из добровольных наших пороков по справедливости восприемлем против воли соответствующую кару. О, сколь мы жалки! Почему не угасили мы, несчастные, жар плоти поста́ми, и бдениями, и изучением Божественных словес, — это ведь прекрасные и могущественные гасители огня, — дабы теперь на этом огне не жариться? Отчего не приучили глаза́, уши и язык смотреть, слышать и говорить в соответствии с природой, чтобы не терпеть ныне мрак и давящее безмолвие, а, став созерцателями, слушателями и воспевателями Божественной славы, со святыми и нам наслаждаться светом, словом и мудростью Бога? Если бы мы любовью умертвили червя добровольной ненависти и правдой уничтожили ложь, мы были бы ныне свободны от этого жгучего червя и всех прочих ужасов, в которых заключается наша жизнь. Справедлив суд Божий. Чего не искали, того мы и не обрели. Не открываются нам врата Царствия Небесного, раз мы не стучались делами во врата добродетелей; не вкушаем наслаждения вечных благ, раз не просили в молитве благодати ве́дения. Не имели ни малой любви к Божественному, но, приковав ум к земным вещам, их порчей испортили и всю свою жизнь. Всё земное прошло и исчезло, как дым, а наша вина осталась неизбывно навсегда. Вот что̀, в общих чертах, эти несчастные, познаю́щие силу божественной правды в претерпеваемых мучениях, наверное, говорят друг другу; а что̀ со мной-то, бедным, будет? На основании каких дел смогу я надеяться на изъятие из-под страшного приговора, не имея никакой добродетели и ве́дения? Боюсь, что, связанный по рукам и ногам, буду заброшен в землю тёмную и мрачную, в землю вечной тьмы, где нет света, где не увидишь живого человека — я ведь по собственной воле связал страстями действующие силы моей души́ и воспрепятствовал её шествию по божественному пути евангельского жития. О страшный нескончаемый позор, предстоящий мне, <389> если не изменюсь и не освобожусь от многих моих пороков! О, что̀ за плач, что за горькие слёзы и скрежет зубовный ждут меня, если [217] хотя бы поздно не отрезвлюсь, не стряхну глубокий сон нерадения и не совлеку с себя грязное одеяние греха! Вместо света — тьма, вместо радости — страдание, вместо отдыха — наказание и стеснение завладеют мною. И что̀ жальче — а вернее, тяжелее — всего, о чём и сказать-то больно (насколько же больнее претерпевать! смилуйся, Христе́, и спаси нас от боли этой!): разобщение с Богом и святыми Его воинствами и вечное сообщение с дьяволом и скверными его демонами; причём и ожидать не придётся избавления от этих ужасов. Ведь с кем мы через злые наши обыкновения в этом веке сознательно и охотно избрали общение, с теми по справедливости и против нашей воли осуждены будем пребывать в веке будущем. И мучительнее и страшнее всякого мучения вечное сообщество ненавидящих и ненавидимых, даже и без терзаний — а уж с ними-то! — и отдаление от Любящего и Любимого. Ведь даже когда Бог, Который по природе и есть, и зовётся Любовь, судит по правде, осуждаемые не испытывают к Нему ненависти, да и Он не ненавидит осуждаемых, ибо по природе совершенно свободен от страсти. Неложно веруя, возлюбленный, что это всё осуществится в будущем, не будем же и сами беспечны, но со всем усердием и изо всех сил, пока хоть сколько осталось нам вре́мени, бежим от обольщения мiра и от мiроправителя. Мiр ведь преходит, и всё, что̀ в нём, гибнет. Наступит, воистину наступит срок, когда возгласит некая страшная труба (1 Кор. 15:52) неслыханным гласом, и всё земное распадётся, лишаясь своей ныне зримой красы. И видимый мiр прейдёт, восприняв своё завершение, и явится ныне скрытый духовный мiр, представляя глазам, ушам и умам совершенно неведомые тайны. А труба, возгласив внезапно по Божиему повелению, заставит разом подняться как бы от некоего сна бесчисленные мириады человеческих тел, сзывая их на смотр; Бог же за то, что̀ каждый сделал посредством те́ла — хорошего ли, дурного ли — по справедливости воздаст достойную мзду (2 Кор. 5:10), придавая всем существованиям великое и страшное последнее [218] завершение. Да будет же непрестанно стоять перед нашим взором и спасительный страх геенны, и славное желание Небесного Царствия (что̀ на са́мом деле значит страх и желание одного и того же, то есть Бога, Который и делается, и зовётся всем для всех, в зависимости от порочности или добродетельности каждого); страх будет полностью удерживать нас от зла, <392> а желание — побуждать радостно творить в изобилии добрые дела́. Пусть это письмо, благословенный, будет тебе от меня, бедного и сирого, зна́ком любви, в соблюдение и охранение свойственных тебе добродетелей; ведь блюсти и хранить добродетели, как мне кажется, приходится даже и тому́, кто̀, подобно тебе, изобильно украшен ими. Никаким иным способом не могу я достойно отблагодарить тебя за множество твоих благодеяний, кроме как этими увещаниями. Со мною вместе и все честны́е отцы, обитающие благодаря тебе в этом краю́, искренне приветствуют тебя, денно и нощно со слезами моля Бога, чтобы в добром здравии вернулся к нам наш Георгий, которого воистину сладко и видеть, и именовать, да проживём с ним безвредно настоящую жизнь и насладимся будущей благодатью человеколюбивого и благоподательного Бога, предстательством за нас и у Бога заступничеством Пресвятой и Преславной Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии со всеми святыми. Аминь. Схолии8 1. Говорится о власти человеческой. 2. Что̀ нужно искать и желать, и что̀ предоставить на волю Божию. 3. Начальствовать ли, под началом ли быть, богатым быть или бедным — зависит не от природы и не от воли, а от устрояющего всё Промысла. 4. Определение того, что̀ в нашей власти, то есть свободы воли. 5. Определение того, что̀ нам не подвластно, то есть того, что̀ не подчиняется свободной воле. 6. «Крайностями» он называет рождение и разрушение, а среднее между рождением и разрушением — это само́ рождаемое, в котором часто разрушение опережает рождение, возникая в рождаемом одновременно с рождением и губя его состав ещё до того, как оно родится. 7. Те, говорит, кто̀ привязал свою ду́шу чувственному, хотя бы и были свободны от услаждающих чувства страстей, не спасаются, если не оторвут ду́шу полностью от чувственного — как Лот, если бы не покинул Содом, то, хоть и не совершал грехи содомлян, не избежал бы пролившегося с неба огня [219].
Примечания: 1 В издании Миня здесь указывается на Слово XIV свт. Григория Богослова — «О любви к бедным» (De pauperum amore). Однако точного ме́ста, соответствующего словам, приводимым прп. Максимом (τοὺς ἰδίους ὅρους οὐχ ὑπερβαινούσης), ни в этом Слове, ни в других нам обнаружить не удалось. — Прим. отв. ред. 2 См.: Василий Великий. Шестоднев, I, 3, 30-32 (Giet): «Если подлежат разрушению и перемене части, то и целое необходимо потерпит некогда то же с собственными своими частями» (ὅτι οὗ τὰ μέρη φϑοραῖς καὶ ἀλλοιώσεσιν ὑπόκειται, τούτου καὶ τὸ ὅλον ἀνάγκη ποτὲ τὰ αὐτὰ παϑήματα τοῖς οἰκείοις μέρεσιν ὑποστῆναι). — Прим. ред. 3 Т. е. сочетания Христу-жениху. — Прим. пер. 4 ψιλῆς ἐνϑυμήσεως — т. е. лишённого выражения действием. — Прим. пер. 5 στενοχωρίαν — буквально: «стеснение». — Прим. пер. 6 πρὸς τὸ εὖ ζῆν πάλιν μεταβολή — может, мне кажется, пониматься двояко: либо как улучшение условий загробного существования (ослабление мучений и т. п.), либо как возвращение к добродетели. Эта двусмысленность сохранена в переводе. — Прим. пер. 7 ἀπετύφλωσε γὰρ ἡμᾶς ἡ ἀπάτη τοῦ βίου. Интересно, что св. Максим говорит именно о «жизни», а не о «міре», «суете» и т. п. Ср. подобный мотив у Тургенева («Полесье»). — Прим. пер. 8 Схолии принадлежат анонимному средневековому комментатору. Они приводятся в издании Миня вместе с письмами прп. Максима. — Прим. отв. ред.
Текст по изданию «Прп. Максим Исповедник. Пи́сьма» (Издательство Санкт-Петербургского университета Русская Христианская гуманитарная академия, СПб., 2007 г.).
|
|
|
|
|
|
|