Слово 21.
О разных предметах. В вопросах и ответах
Вопрос. Какими узами связывается сердце человеческое, чтобы не стремиться ему к злу?
Ответ. Теми, чтобы постоянно последовать премудрости и избыточествовать учением жизни. Ибо нет иных уз столько крепких, чтобы сдерживать ими бесчиние мысли.
Вопрос. Где предел стремлений у последователя премудрости, и чем свершается обучение оной?
Ответ. Подлинно невозможно в шествии своем достигнуть сего предела; потому что и святые не дошли в этом до совершенства. Пути премудрости нет конца; она шествует выше и выше, пока не соединит последователя своего с Богом. То и составляет ее признак, что постижение ее беспредельно, потому что Премудрость есть Сам Бог.
Вопрос. Какая первая стезя, приближающая нас к премудрости, и в чем ее начало?
Ответ. В том, чтобы всею силою стремиться вослед премудрости Божией и в сем стремлении от всей души ревностно трудиться до самого конца жизни, даже из любви к Богу не вознерадеть и о том, чтобы, если это нужно, совлечься самой жизни и отринуть ее от себя.
Вопрос. Кто достойно именуется смысленным?
Ответ. Тот, кто действительно понял, что есть предел сей жизни. Он может положить предел и своим прегрешениям. Ибо какое ведение или какое разумение выше сего – умудриться человеку выйти из жизни сей в нерастлении, не имея ни одной части, оскверненной зловонием вожделения, и никакой в душе скверны, оставляемой сладостию вожделения. Ибо если какой человек утончает мысли свои, чтобы проникнуть ему в тайны всех естеств, и обогащается открытиями и познаниями во всяком ведении, но душа его осквернена греховною скверною и не приобрел он свидетельства о надежде души своей, однако же думает, что счастливо вошел в пристань упования, – то нет в мире человека неразумнее его, потому что дела его, в непрерывном стремлении его к миру, довели его только до мирской надежды.
Вопрос. Кто по самой истине крепче всех?
Ответ. Тот, кто благодушествует в скорбях временных, в которых сокрыты жизнь и слава победы его, и не вожделел широты, в которой скрывается зловоние стыда и которая обретающего ее во всякое время напоевает из чаши воздыхания.
Вопрос. Какой бывает вред в шествии к Богу, если кто, по причине искушений, уклоняется от добрых дел?
Ответ. Невозможно приблизиться к Богу без скорби; без нее и праведность человеческая не сохраняется неизменною. И если человек прерывает дела, приумножающие праведность, то прерывает и дела, охраняющие ее. И делается он подобен неохраняемому сокровищу и борцу, с которого совлечены его оружия, когда окружили его полки врагов его, и кораблю, не имеющему снастей своих, и саду, который не орошается более источником водным.
Вопрос. Кто просвещен в своих понятиях?
Ответ. Тот, кто умел отыскать горечь, сокровенную в сладости мира, воспретил устам своим пить из этой чаши, доискивается всегда, как спасти душу свою, не останавливается в своем стремлении, пока не отрешится от мира сего, и запирает двери чувств своих, чтобы не вошла в него приверженность к сей жизни и не похитила у него тайных сокровищ его.
Вопрос. Что такое мир? Как познаем его, и сколько вредит он любителям своим?
Ответ. Мир есть блудница, которая взирающих на нее с вожделением красоты ее привлекает в любовь к себе. И кем, хотя отчасти, возобладала любовь к миру, кто опутан им, тот не может выйти из рук его, пока мир не лишит его жизни. И когда мир совлечет с человека все и в день смерти вынесет его из дома его, тогда узнает человек, что мир подлинно льстец и обманщик. Когда же будет кто усиливаться выйти из тьмы мира сего, пока еще сокрыт в нем, не возможет видеть пут его. И таким образом мир удерживает в себе не только учеников и чад своих и тех, которые связаны им, но и нестяжательных, подвижников, тех, которые сокрушили узы его и, одним словом, стали выше его. Вот и их различными способами начинает уловлять в дела свои, повергает к ногам своим и попирает.
Вопрос. Что делать нам с телом, когда окружат его болезнь и тяжесть, а с ним вместе изнеможет и воля в пожелании доброго и в первой крепости своей?
Ответ. Нередко бывает с иными, что одна половина их пошла вослед Господа, а другая половина осталась в мире, и сердце их не отрешилось от здешнего, но разделились они сами в себе, и иногда смотрят вперед, а иногда назад. И думаю, сим разделившимся в себе самих и приближающимся к пути Божию Премудрый дает совет, говоря: ...не приступи к Нему сердцем раздвоенным (Сир. 1:28), но приступай, как сеющий и как жнущий. И Господь, зная, что сии, не совершенно отрекающиеся от мира, но разделенные в себе самих, под предлогом страха и скорбей, умом, или, вернее сказать, помыслом, обращаются вспять, потому что не отвергли еще от себя плотской похоти, и желая свергнуть с них это расслабление ума, изрек им определенное слово: ...кто хощет по Мне идти, прежде да отвержется себе и т.д. (Мф. 16:24).
Вопрос. Что значит отвергнуться себя самого?
Ответ. Как приготовившийся взойти на крест одну мысль о смерти имеет в уме своем и таким образом восходит на крест, как человек не помышляющий, что снова будет иметь часть в жизни настоящего века, так и желающий исполнить сказанное. Ибо крест есть воля, готовая на всякую скорбь. И Господь, когда хотел научить, почему это так, сказал: кто хочет жить в мире сем, тот погубит себя для жизни истинной; а кто погубит себя здесь Мене ради, тот обрящет себя там (Мф. 10:39), то есть обретет себя шествующий путем крестным и на нем утвердивший стопы свои. Если же кто снова печется о жизни сей, то лишил он себя упования, ради которого вышел на скорби. Ибо попечение сие не попускает ему приблизиться к скорби ради Бога и тем самым, что предается он сему попечению, увлекает его постепенно и уводит из среды подвига ради блаженной жизни, и возрастает в нем помысл этот, пока не победит его. А иже в уме своем погубит душу свою Мене ради, из любви ко Мне, тот неукоризненным и невредимым сохранится в жизнь вечную. Сие-то значит сказанное: ...иже погубит душу свою Мене ради, обрящет ю (Мф. 10:39). Здесь еще сам уготовь душу свою к совершенному уничтожению для этой жизни. И если погубишь себя для этой жизни, то Господь скажет в том же смысле: ...дам тебе живот вечный, как обещал Я тебе (Ин. 10:28). Если же и в сей жизни пребудешь, то здесь еще самим делом покажу тебе обетование Мое и удостоверение в будущих благах. И тогда обретешь вечную жизнь, когда будешь пренебрегать этою жизнию. И когда в этом вооружении выступишь на подвиг, тогда сделается в очах твоих достойным пренебрежения все, почитаемое трудным и скорбным. Ибо когда ум вооружен таким образом, тогда нет для него ни борьбы, ни скорби во время смертной опасности. Посему должно в точности знать, что если человек не возненавидит жизни своей в мире, по причине вожделения жизни будущей и блаженной, то не может вполне перенести всякого рода скорбей и трудов, постигающих его каждый час.
Вопрос. Каким образом человек оставляет прежнюю свою привычку и приучается в жизни к недостаткам и к подвигам?
Ответ. Тело не соглашается жить без удовлетворения нужд его, пока окружено тем, что служит к роскоши и расслаблению; и ум не может удержать его от этого, пока оное тело не будет устранено от всего производящего расслабление. Ибо когда открыто пред ним зрелище роскоши и сует и каждый почти час видит служащее к расслаблению, тогда пробуждается в нем пламенное пожелание сего и, как бы разжигая его, раздражает. Посему-то Искупитель Господь обязавшемуся идти вослед Его весьма хорошо заповедал обнажиться и выйти из мира (см.: Мф. 19:21), потому что человек должен сперва отринуть все, служащее к расслаблению, и потом приступать к делу. И Сам Господь, когда начал брань с диаволом, вел оную в самой сухой пустыне. И Павел приемлющим на себя крест Христов советует выйти из града. Да исходим к Нему, говорит, вне града, и приимем поношение Его (см.: Евр. 13:13), потому что пострадал Он вне града. Ибо, как скоро отлучит себя человек от мира и от всего, что в мире, немедленно забывает прежнюю свою привычку и прежний образ жизни и долгое время не занимается этим. А от приближения его к миру и к вещам мирским скоро расслабевает сила ума его. Посему должно знать, что особенно споспешествует и ведет к преспеянию в сей спасительной и подвижнической борьбе. Итак, пригодно и споспешествует в сей борьбе, чтобы монашеская келия была в скудном и недостаточном состоянии, чтобы келия у монаха была пуста и не содержала в себе ничего возбуждающего в нем вожделение покоя. Ибо когда удалены от человека причины расслабляющие, нет ему опасности в двоякой брани – внутренней и внешней. И таким образом человек, который вдали от себя имеет служащее к удовольствию, без труда одерживает победу в сравнении с тем, у которого вблизи возбуждающее его к вожделению. Ибо здесь сугубый подвиг.
Когда у человека недостает нужного к устройству жилища его, тогда и потребности его делаются удобопренебрегаемыми, и даже в необходимое время умеренного удовлетворения потребностям своим взирает он на сие не с вожделением и малым чем-нибудь не угождает телу, но смотрит на это, как на нечто удобопренебрегаемое, и приближается к пище не по сладости ее, но чтобы помочь естеству и подкрепить оное. Такие побуждения скоро доводят человека до того, что приступает он к подвигу с нескорбным и беспечальным помыслом. Итак, рачительному иноку прилично скорою ногою, не обращаясь вспять, бежать от всего воюющего с иноком, не входить в общение с теми, которые ведут с ним брань, но воздерживаться даже от единого воззрения на них и, сколько возможно, удаляться от их приближения. И говорю это не только о чреве, но и о всем, что вводит в искушение и брань, чем искушается и испытывается свобода инока. Ибо человек, когда приходит к Богу, делает с Богом завет воздерживаться от всего этого, именно же: не засматриваться на лице женское, не смотреть на красивые лица, не питать ни к чему вожделения, не роскошествовать, не смотреть на нарядные одежды, не смотреть на всякий порядок, заведенный у мирян, не слушать слов их и не любопытствовать о них, потому что страсти приобретают большую силу от сближения со всем подобным сему, как расслабляющим подвижника и изменяющим мысли его и намерения. И если воззрение на что-либо хорошее возбуждает произволение истинного ревнителя и склоняет к совершению добра, то явно, что и противоположное сему имеет силу порабощать себе ум. И если с безмолвствующим умом не случается чего-либо большего, а только ввергает он себя в бранный подвиг, то и это великая уже утрата – самому себя из мирного состояния произвольно ввергнуть в смутное.
И если один из старцев-подвижников, искусившихся в борьбе, увидев юношу, не имевшего бороды и походившего на жен, почел это вредным для помысла и гибельным для своего подвига, то может ли кто вознерадеть в другом чем, когда этот святой не решился войти и облобызать брата? Мудрый старец рассуждал: "Если подумаю только в эту ночь, что есть здесь нечто подобное, то и сие будет для меня великим вредом". Посему-то не вошел он и сказал им: "Не боюсь я, чада; впрочем, для чего же и желать мне напрасно воздвигать на себя брань? Воспоминание о чем-либо подобном производит в уме бесполезное смущение. В каждом члене этого тела скрывается приманка, человеку предстоит от сего великая брань, и должно ему охранять себя и облегчать для себя угрожающую в этом брань, спасаясь от нее бегством; а как скоро приближается что-либо такое, человек, хотя и принуждает себя к добру, однако же бывает в опасности, всегда видя это и вожделевая этого".
В земле видим многие сокровенные врачевства, и летом по причине жара никто не знает их; когда же увлажены будут и ощутят силу прохлажденного воздуха, тогда оказывается, где было погребено в земле каждое врачевство. Так и человек, когда он в благодати безмолвия и в теплоте воздержания, тогда действительно бывает в покое от многих страстей; если же входит в мирские дела, то видит тогда, как восстает каждая страсть, подъемлет главу свою, особливо если ощутит воню покоя. Сказал же я это для того, чтобы никто не предавался самонадеянности, пока живет в сем теле и пока не умрет; хотелось мне также показать, что убегать и удаляться от всего, что ведет к порочной жизни, много помогает человеку в подвижническом борении. Всегда должно нам бояться того, о чем одно воспоминание причиняет нам стыд, и также не попирать совести и не пренебрегать ею. Наконец, попытаемся удалить тело на время в пустыню и заставим его приобрести терпение. А что всего важнее, пусть каждый (хотя бы это и прискорбно было для него, но зато нечего уже будет ему бояться) старается, где бы он ни был, удаляться от того, что бывает причиною брани, чтобы, когда придет потребность, не пасть ему от близости удовлетворяющего потребности.
Вопрос. Кто отринул от себя всякое развлечение и вступил в подвиг, какое у него начало брани со грехом и чем начинает он борьбу?
Ответ. Всем известно, что всякой борьбе с грехом и вожделением служит началом труд бдения и поста, особливо же, если кто борется с грехом, внутрь нас пребывающим. В этом усматривается признак ненависти ко греху и вожделению его в ведущих сию невидимую брань; начинают они постом, а после него содействует подвигу ночное бдение.
О посте и бдении
Кто в течение целой своей жизни любит беседу с этою четою, тот бывает другом целомудрия. Как началом всему худому служат упокоение чрева и расслабление себя сном, возжигающее блудную похоть, так святой путь Божий и основание всех добродетелей – пост, бдение, бодрствование в службе Божией, в распинании тела целый день и целую ночь, в противоположность сладости сна. Пост – ограждение всякой добродетели, начало борьбы, венец воздержных, красота девства и святыни, светлость целомудрия, начало христианского пути, матерь молитвы, источник целомудрия и благоразумия, учитель безмолвия, предшественник всех добрых дел. Как здоровым глазам свойственно вожделение света, так посту, соблюдаемому с рассудительностию, свойственно вожделение молитвы.
Как скоро начнет кто поститься, вожделевает уже с этого времени умом своим прийти в вожделение собеседования с Богом. Ибо тело постящееся не терпит того, чтобы целую ночь проспать на постели своей. Когда на уста человеку налагается печать постов, тогда помысл его поучается в умилении, сердце его источает молитву, на лице у него грусть, и срамные помыслы далеки от него, не видно веселости в очах его, враг он похотений и суетных бесед. Никто никогда не видал, чтобы рассудительный постник стал рабом худого вожделения. Пост с рассудительностию – обширная обитель для всякого добра. А кто нерадит о посте, тот приводит в колебание все доброе; потому что пост был заповедию, вначале данною нашему естеству в остережение при вкушении пищи, и нарушением поста пало начало нашего создания. Но в чем состояло первое уничижение, с того начинают подвижники преспевать в страхе Божием, как скоро начнут хранить закон Божий.
С сего начал и Спаситель, когда явился миру на Иордане. Ибо по Крещении Дух извел Его в пустыню, и постился Он там сорок дней и сорок ночей. Подобно и все исходящие вослед Спасителя на сем основании утверждают начало своего подвига, потому что пост есть оружие, уготованное Богом. И кто, если нерадит о нем, не будет укорен за сие? Если постится сам Законоположник, то как не поститься кому-либо из соблюдающих закон? Посему-то до поста род человеческий не знал победы, и диавол никогда не испытывал поражения своего от нашего естества, но от сего оружия изнемог в самом начале. И Господь наш был вождем и первенцем сей победы, чтобы на главу естества нашего возложить первый победный венец. И как скоро диавол видит сие оружие на ком-нибудь из людей, тотчас приходит в страх сей противник и мучитель, немедленно помышляет и воспоминает о поражении своем в пустыне Спасителем, и сила его сокрушается, и воззрение на оружие, данное нам Началовождем нашим, попаляет его. Какое оружие сильнее этого? и что придает столько смелости сердцу в борьбе с духами злобы, как алчба ради Христа? Ибо, в какой мере утруждается и злостраждет тело в то время, как окружает человека полк демонский, в такой мере сердце исполняется упованием. Облеченный в оружие поста во всякое время распаляется ревностию. Ибо и ревнитель Илия, когда возревновал о законе Божием, пребывал в сем деле – в посте. Пост стяжавшему его напоминает заповеди Духа. Он есть посредник ветхого закона и благодати, данной нам Христом. Кто нерадит о посте, тот и в других подвигах расслаблен, нерадив, немощен, показывает тем начало и худой признак расслабления души своей и воюющему с ним дает случай к победе, потому что нагим и безоружным исходит на подвиг, а посему явно, что выйдет из борьбы без победы, потому что члены его не облекались в теплоту алчбы в посте. Таков пост. Кто пребывает в нем, у того ум непоколебим и готов сретить и отразить все лютые страсти.
О многих мучениках сказывают, что на тот день, в который ожидали они приять венец мученичества, если предузнавали о сем или по откровению, или по извещению от кого-либо из друзей своих, ничего не вкушали всю ночь, но с вечера до утра стояли бодрственно на молитве, славя Бога в псалмах, пениях и песнях духовных, с веселием и радованием ожидали того часа, как иные уготовившиеся на брак, чтобы в посте сретить меч. Посему и мы, призванные к невидимому мученичеству, чтобы приять венцы святыни, будем трезвиться, и врагам нашим да не будет дано знака отречения ни одним членом, ни одною частию нашего тела.
Вопрос. Почему нередко иные, и даже многие, имея, может быть, и дела сии, не чувствуют тишины, и успокоения страстей, и мира помыслов?
Ответ. Страсти, сокровенные в душе, не исправляются, брат, телесными только трудами; они не удерживают и помыслов о том, что пробуждается всегда чувствами. Труды сии охраняют человека от пожеланий, чтобы не был ими препобеждаем, и от демонского обольщения, но не доставляют душе мира и тишины. Ибо дела и труды тогда доставляют душе бесстрастие, умерщвляют уды, яже на земли (Кол. 3:5), и даруют упокоение помыслов, когда приобщимся безмолвия, когда во внешних чувствах прекратится смятение и несколько времени пребудут они в делании премудрости. А пока человек не лишится возможности быть в сообществе с людьми и членов своих и себя самого от расслабления помыслов не соберет сам в себя, – до тех пор не возможет узнать страсти своей. Безмолвие, как сказал святой Василий, есть начало очищения души. Ибо когда во внешних членах прекратятся внешний мятеж и развлечение по внешности, тогда ум от внешних развлечений и парения возвращается в себя и упокоевается в себе, а сердце пробуждается к исследованию внутренних душевных мыслей. И если человек хорошо устоит в этом, то приходит он понемногу в состояние шествовать к душевной чистоте.
Вопрос. Не может ли душа очиститься и во время пребывания вне двери?
Ответ. Если дерево ежедневно поливается, то засыхает ли когда корень его? Убывает ли когда в сосуде, в который ежедневно прибавляют? И если чистота не иное что есть, как незнание вольного обращения с людьми и оставление этой привычки, то как же пожелать, чтобы очистилась когда душа его, тому, кто деятельно сам собою или другими, посредством чувств, обновляет в себе памятование старой привычки, то есть познания порока? Возможно ли, чтобы очистилась когда душа его от этого или освободился он когда от внешних противодействий и мог увидеть себя? Если сердце ежедневно оскверняется, то очистится ли человек от скверны? Не в силах он противостать действию внешней силы, не тем ли паче не может очистить сердца, когда стоит среди воинского стана и ежедневно ждет слышать частые вести о брани? И как осмелится он провозгласить мир в душе своей? Если же удалится от сего, то может понемногу прекращать сперва внутренние волнения. Пока река не преграждена вверху, не иссякают воды ее внизу. Когда же придет человек в безмолвие, тогда душа может различать страсти и разумно изведывать свою мудрость. Тогда и внутренний человек пробуждается на духовное дело и день ото дня более ощущает сокровенную мудрость, цветущую в душе его.
Вопрос. Какие точные указания и близкие признаки, по которым человек ощущает, что начал он видеть в себе плод, сокрытый в душе?
Ответ. Когда сподобится кто благодати многих слез, проливаемых без принуждения; потому что слезы положены уму как бы некиим пределом между телесным и духовным, между состоянием страстным и чистотою. Пока не приимет человек сего дарования, совершается дело его еще во внешнем только человеке, и еще вовсе не ощутил он действенности того, что сокрыто в духовном человеке. Ибо когда человек начнет оставлять телесное настоящего века и оказывается переступившим сей предел того, что в естестве действительно есть внутреннее, тогда скоро достигает сей благодати слез. И слезы сии начинаются в первой обители сокровенного жития и возводят человека к совершенству любви Божией. И чем далее поступает он, тем более обогащается сею благодатию, пока от продолжительного излияния слез не начнет пить их и в пище своей, и в питии своем.
И это точный признак, что ум исшел из мира сего и ощутил оный духовный мир. Но в какой мере человек умом своим приближается к сему миру, в такой же мере умаляются слезы сии. И когда ум совершенно бывает в сем мире, тогда совершенно лишается он сих слез. И это есть признак, что человек погребен в страстях.
О различии слёз
Бывают слезы сожигающие, и бывают слезы утучняющие. Посему все те слезы, которые исходят из сущности сердца от сокрушения о грехах, иссушают и сожигают тело; а нередко и самое владычественное в душе, во время излияния слез, ощущает от них вред. И сперва человек по необходимости вступает на эту степень слез, но ими отверзается ему дверь войти на вторую ступень, лучшую первой; и это есть страна радости, в которой человек приемлет милость. Это уже слезы, проливаемые по благоразумию: они и украшают, и утучняют тело, и исходят непринужденно сами собою; и не только, как сказано, утучняют тело человеческое, но и вид человека изменяется. Ибо сказано: Сердцу веселящуся, лице цветет: в печалех же сущу, сетует (Притч. 15:13).
Вопрос. Что значит воскресение души, о котором говорит Апостол: Аще воскреснусте со Христом (Кол. 3:1)?
Ответ. Апостол, сказав: Бог, рекий из тмы свету возсияти, иже возсия в сердцах наших (2 Кор. 4:6), показал, что воскресением души должно называть исшествие из ветхости, именно чтобы произошел новый человек, в котором нет ничего от ветхого человека, по сказанному: И дам им сердце ново и дух нов (Иез. 36:26). Ибо тогда воображается в нас Христос Духом премудрости и откровения познания Его.
Вопрос. В чем состоит (говоря кратко) сила деятельности безмолвия?
Ответ. Безмолвие умерщвляет внешние чувства и возбуждает внутренние движения. А занятие внешним производит противное тому: возбуждает внешние чувства и умерщвляет внутренние движения.
Вопрос. Что бывает причиною видений и откровений; ибо иные имеют видения, а иные трудятся больше их, однако же видение не действует в них столько?
Ответ. Причин сему много. Одни из них – домостроительственные, имеют целию общую пользу, другие же – утешение, ободрение и научение немощных. И во-первых, все сие устрояется по милости Божией к людям; большею же частию устрояется сие ради троякого рода людей: или ради людей простых и крайне незлобных, или ради некоторых совершенных и святых, или ради тех, которые имеют пламенную ревность Божию, отреклись и совершенно отрешились от мира, удалились от сожительства с людьми, оставив все, не ожидая никакой помощи от видимого, пошли вослед Богу. На них-то нападает боязнь по исключительности их состояния или окружает их опасность смертная от голода, от болезни или от какого-нибудь обстоятельства, и от скорби, так что приближаются они к отчаянию. Посему если таковым бывают утешения, а тем, которые превосходят их трудами, не бывают, то первая сему причина – непорочность и порочность, и именно совести. Вторая причина непременно есть следующая: как скоро имеет кто человеческое утешение или утешение чем-либо видимым, то не бывает ему подобных утешений, разве по некоему Домостроительству, ради общей пользы. У нас же слово об отшельниках; и свидетель сказанному один из отцов, который молился об утешении и услышал: "Достаточно для тебя утешения человеческого и беседы с людьми".
И другой некто, подобно сему, когда был в отшельничестве и вел жизнь отшельническую, ежечасно услаждался благодатным утешением; а когда сблизился с миром, искал по обычаю утешения и не находил, и стал просить Бога открыть ему причину, говоря: "Не ради ли епископства, Господи, отступила от меня благодать?" И ему сказано: "Нет, не поэтому, но потому, что Бог промышляет о живущих в пустыне и их удостаивает таких утешений". Ибо невозможно, чтобы кто-либо из людей имел видимое утешение, а вместе приял и благодатное, разве по какому-нибудь, упомянутому выше, сокровенному Домостроительству, которое известно в подобных случаях одному Домостроительствующему.
Вопрос. Одно ли и то же – видение и откровение или нет?
Ответ. Нет. Напротив того, в них есть разность. Откровением часто называется то и другое. Поелику в видении обнаруживается сокровенное, то всякое видение называется откровением. Откровение же видением не называется. Слово откровение большею частию употребляется о познаваемом, о том, что умом испытуется и умопредставляемо. Видение же бывает всякими способами, например, в изображениях и преобразованиях, как бывало древле ветхозаветным, в глубоком сне или бодрственном состоянии, и иногда со всею точностию, а иногда как бы в призраке и несколько неявственно; почему и сам имеющий видение часто не знает, в бодрственном ли состоянии видит он или в сонном. Можно и глас слышать о вспомоществовании и иногда видеть какое-либо прообразование, иногда же яснее лицом к лицу и видеть, и беседовать, и вопрошать, и на вопросы получать ответы. Видимы бывают достойными и дают им откровение – святые силы. И таковые видения бывают в местах наиболее пустынных и удаленных от людей, где человек необходимо имеет в них нужду, потому что нет у него иной помощи и утешения от самого места. Откровения же, ощущаемые умом, при чистоте удобоприемлемы и бывают только совершенным и ведущим.
Вопрос. Если достиг кто сердечной чистоты, что служит ее признаком? И познает ли когда человек, что сердце его достигло чистоты?
Ответ. Когда всех людей видит кто хорошими и никто не представляется ему нечистым и оскверненным, тогда подлинно чист он сердцем. Ибо как исполниться слову апостольскому, по которому должны мы всех равно от искреннего сердца честию больших себе творить (ср.: Флп. 2:3), если не будет сказанного, что доброе око не узрит зла (см.: Авв. 1:13)?
Вопрос. Что такое чистота? И где предел ее?
Ответ. Чистота есть забвение противоестественных способов ведения, изобретенных естеством в мире. А чтобы освободиться от них и стать вне их, вот сему предел: прийти человеку в первоначальную простоту и первоначальное незлобие естества своего и сделаться как бы младенцем, только без младенческих недостатков.
Вопрос. Может ли кто взойти на эту степень?
Ответ. Да. Ибо вот иные приходили в меру сию, как и авва Сисой пришел в сию меру так, что спрашивал ученика: "Ел я или не ел?" И другой некто из отцов пришел в таковую простоту и почти в младенческую невинность, почему совершенно забывал все здешнее, так что стал бы и есть до Приобщения, если бы не препятствовали ему в этом ученики, и, как младенца, приводили его ученики к Приобщению. Но для мира был он младенец, для Бога же совершен душою.
Вопрос. Чем заниматься и о чем размышлять должно подвижнику, пребывающему на безмолвии, в безмолвной своей келье? и что надлежит ему непрестанно делать, чтобы ум его не имел досуга для суетных помыслов?
Ответ. Спрашиваешь о занятии и размышлении, как человеку стать мертвым в келье своей? Разве человек рачительный и трезвенный душою имеет нужду спрашивать, как ему вести себя, когда бывает он один сам с собою? Какое иное занятие у монаха в келье его, кроме плача? Разве бывает у него время от плача обратиться к другому помыслу? И какое занятие лучше этого? Самое пребывание монаха и одиночество его, уподобляясь пребыванию во гробе, далекому от радости человеческой, учат его, что деятельность его – плач. И самое значение имени его к тому же призывает и убеждает, потому что называется он сетующим, то есть исполненным горести в сердце. И все святые в плаче переселялись из сей жизни. Если же святые плакали, и, пока не переселились из жизни сей, очи их всегда были наполнены слезами, то кто же не будет плакать? Утешение монаху порождается плачем его. И если совершенные и победоносные здесь плакали, то как стерпит исполненный язв, чтобы перестать ему плакать? Кто имеет лежащего пред собою мертвеца и видит, что сам он умерщвлен грехами, того нужно ли учить, с какою мыслию пользоваться ему слезами? Душа твоя, которая для тебя дороже целого мира, умерщвлена грехами и лежит пред тобою, ужели же не требует она плача? Поэтому если пойдем на безмолвие и с терпением будем пребывать в нем, то, конечно, в состоянии будем пребывать в плаче. Посему будем часто в уме своем молить Господа, чтобы даровал нам плач. Ибо если приобретем сию благодать, лучшую и превосходнейшую прочих дарований, то, при помощи ее, достигнем чистоты. А как скоро достигнем ее, не отнимется уже у нас чистота до самого исхода нашего из жизни сей.
Посему блаженны чистые сердцем, потому что нет времени, когда бы не услаждались они сей сладостию слез, и в ней всегда зрят они Господа. Пока еще слезы у них на глазах, они сподобляются зрения откровений Его на высоте молитвы своей; и нет у них молитвы без слез. Сие-то и значит сказанное Господом: Блажени плачущий, яко тии утешатся (Мф. 5:4). Ибо от плача приходит человек к душевной чистоте. Посему Господь, сказав: ...яко тии утешатся, не объяснил, каким утешением. Ибо когда монах сподобился с помощию слез прейти область страстей и вступить на равнину душевной чистоты, тогда сретает его таковое утешение. Посему если кто из искавших утешения здесь прострется на сию равнину и на ней встретит утешение, необретаемое здесь, то уразумевает тогда, какого ожидает себе наконец утешения за плач и какое утешение плачущим дает Бог за чистоту их, потому что непрестанно плачущий не может быть тревожим страстями. Проливать слезы и плакать – это дарование бесстрастных. И если слезы плачущего и сетующего временно могут не только путеводить его к бесстрастию, но и совершенно очистить и освободить ум его от памятования страстей, что скажем о тех, которые с ведением день и ночь упражняются в сем делании? Посему никто не знает помощи, бывающей от плача, кроме тех одних, которые предали души свои делу сему. Все святые стремятся к сему входу, потому что слезами отверзается пред ними дверь для вшествия в страну утешения; и в этой стране в откровениях изображаются преблагие и спасительные следы Божии.
Вопрос. Поелику иные, по немощи тела, не в состоянии непрестанно плакать, что должно иметь им к охранению ума, чтобы против него, когда он ничем не занят, не восставали страсти?
Ответ. Страсти не могут восстать на душу и смутить подвижника, если в отшельничестве его, удаленном от всякого рассеяния, сердце его не занимается житейским, разве только будет он ленив и нерадив к своему долгу. А преимущественно, если будет он упражняться в изучении Божественных Писаний, то, занимаясь изысканием их смысла, пребывает нимало не тревожим страстями. Ибо при возрастающем и укореняющемся в нем разумении Божественных Писаний бегут от него суетные помыслы, и ум его не может отстать от желания читать Писания или размышлять о читанном, и не обращает он ни малого внимания на жизнь настоящую, по причине весьма великого наслаждения своим занятием, восхищаемый Писаниями в глубоком пустынном безмолвии. Почему забывает себя и естество свое и делается как бы человеком, который пришел в исступление, вовсе не памятует о сем веке, преимущественно занят мыслию о величии Божием и, погружаясь в это умом, говорит: "Слава Божеству Его!" и еще: "Слава чудесам Его! Дивны и необычайны все дела Его! На какую высоту возвел Он мое убожество! Чему сподобил меня поучаться, на какие отваживаться помыслы, чем услаждать душу мою!" Обращаясь мыслию к чудесам сим и всегда ими изумляемый, пребывает он в непрестанном упоении и как бы уже вкушает жизнь по воскресении, потому что безмолвие весьма много содействует сей благодати. Ибо ум его находит возможность пребывать в себе самом с миром, какой приобретен им в безмолвии. А вместе с тем возбуждается сим к памятованию того, что сообразно с порядком жизни его; Ибо, мысленно представляя славу будущего века и блага, по упованию уготованные праведным, пребывающим в оной духовной жизни и в Боге, и новое оное восстановление, не содержит ни в мысли, ни в памяти того, что есть в мире сем. И когда будет сим упоен, снова переносится оттуда созерцанием к веку сему, в котором еще живет, и в изумлении говорит: О, глубина богатства, премудрости, ведения, разумения, благомыслия и Домостроительства неисследимого Бога, яко неиспытани судове Его, и неизследовани путие Его (Рим. 11:33)! Ибо когда Он уготовал иной столько чудный век, чтобы ввести в него все разумные существа и сохранить их в нескончаемой жизни, какая была причина сотворить Ему этот первый мир, расширить его и столько обогатить его столплением1 и множеством видов и естеств, и дать в нем место причинам многих страстей и тому, что их питает и что им противоборствует? И почему сначала поставил нас в этом мире, водрузил в нас любовь к долголетней в нем жизни, и внезапно исхищает нас из него смертию, немалое время хранит нас в бесчувственности и неподвижности, уничтожает образ наш, разливает растворение наше, смешивает его с землею, попускает, чтобы состав наш разрушился, истлел и исчез, и вовсе не оставалось ничего от состава человеческого; а потом, во время, какое определил достопоклоняемою премудростию Своею, когда восхощет, воздвигнет нас в ином образе, какой Ему только известен, и введет нас в другое состояние, чего не мы только, человеки, надеемся, но и самые святые Ангелы, не имеющие нужды в этом мире, по необычайности естества своего малым чем не достигшие совершенства, ожидают нашего восстания из тления, когда восстанет род наш из персти и обновится тление его? Ибо ради нас и им возбранен вход, и они ждут единократного отверстия двери нового века. И сия тварь (Ангелы) с нами успокоится от тяжести тела, обременяющей нас, как говорит Апостол: Яко и сама тварь откровения сынов Божиих чает, да свободится от работы истления в свободу славы чад Божиих (ср.: Рим. 8:19, 21), по совершенном разорении века сего в целом его устройстве и по восстановлении естества нашего в первоначальное состояние.
И отсюда уже возносится умом своим к тому, что предшествовало сложению мира сего, когда не было никакой твари, ни неба, ни земли, ни Ангелов, ничего из приведенного в бытие, и к тому, как Бог, по единому благоволению Своему, внезапно привел все из небытия в бытие и всякая вещь предстала пред Ним в совершенстве. И снова нисходит умом своим ко всем созданиям Божиим, обращает внимание на чудесность тварей Божиих и на премудрость произведений, в изумлении рассуждая сам с собою: "Какое чудо! Сколько Домостроительство и Промысл Его превышают всякое понятие, сколько чудная сила Его крепче всех произведений Его! Как из небытия привел Он в бытие тварь сию – это неисчислимое множество различных вещей? и как опять разорит ее, уничтожив это чудное благоустройство, эту лепоту естеств, это стройное течение тварей, часы и годы, это сочетание ночи и дня, воздушные перемены, содействующие году, эти разнообразные прозябающие из земли цветы, эти прекрасные здания городов и в них приукрашенные чертоги, это быстрое движение людей, это существование их, обремененное трудами от вшествия своего в мир до самого исшествия? И как внезапно прекратится чудный этот порядок, и наступит другой век, и воспоминание о первой этой твари вовсе не взойдет никому на сердце, и будут иное видоизменение, иные помышления, иные попечения! И естество человеческое также не воспомянет вовсе о сем мире и о первом образе жизни своей; потому что ум человеческий прилепится к созерцанию оного состояния, и уму людей не будет досуга возвратиться снова к брани с плотию и кровию. Ибо с разорением сего века немедленно приимет начало век будущий. И всякий человек скажет тогда следующее: "О матерь, забытая своими чадами, которых родила, воспитала и умудрила, и которые во мгновение ока собраны на чужое лоно и соделались истинными чадами неплодной, никогда не рождавшей! Возвеселися неплоды нераждающая (Ис. 54:1) о чадах, которых родила тебе земля"".
И тогда как бы в исступлении размышляет и говорит: "Сколько еще времени будет стоять век этот? и когда восприимет начало век будущий? Сколько еще времени храминам этим спать в этом виде и телам быть смешанными с перстию? Какова будет оная жизнь? В каком образе восстанет и составится естество это? Как прейдет оно в новую тварь?" И когда размышляет он о сем и подобном сему, приходит он в восторг, изумление и безмолвное молчание, и восстает он в этот час, и преклоняет колена, и с обильными слезами воссылает благодарения и славословия единому премудрому Богу, всегда славимому во всепремудрых делах Его. Блажен, кто сподобился чего-либо такового! Блажен, у кого такое занятие и день и ночь! Блажен, кто о сем и подобном тому размышляет все дни жизни своей! И если человек в начале своего безмолвия не ощущает силы таковых созерцаний, по причине парения ума своего, и не может еще возноситься к силам сказанных выше чудес Божиих, то да не приходит в уныние и да не оставляет тишины безмолвной жизни своей. Ибо и земледелец, когда сеет, не тотчас с посевом семени видит и колос; но за сеянием следуют у него уныние, труд, изнеможение собственных членов, удаление товарищей, разлука с домашними. А когда претерпит это, приходит иное время, в которое услаждается делатель, и скачет, и радуется, и веселится.
Какое же это время? Когда вкусит он хлеба, добытого потом своим, и в безмолвии соблюдено будет размышление его. Ибо великое и нескончаемое удовольствие возбуждают в сердце и в неизреченное удивление приводят ум безмолвие и это, сказанное выше, терпеливое в безмолвии размышление. И блажен, кто терпеливо пребывает в оном; потому что отверзся пред ним сей боготочный источник, и пил он из него, и насладился, и не перестанет пить из него всегда, во всякое время, во всякий час дня и ночи, до скончания и последнего предела целой своей временной этой жизни.
Вопрос. Что главное во всех трудах дела сего, то есть безмолвия, чтобы человеку, который дошел и до сего, можно было знать, что достиг уже он совершенства в житии?
Ответ. То, когда сподобится человек непрестанного пребывания в молитве. Ибо как скоро достиг он сего, взошел на высоту всех добродетелей и соделался уже обителию Святого Духа. А если кто не приял несомненно сей благодати Утешителя, то не может свободно совершать пребывания в сей молитве, потому что, как сказано, когда вселится в ком из людей Дух, тогда не прекратит он молитвы, но Сам Дух молится всегда (см.: Рим. 8:26). Тогда и в сонном и в бодрственном состоянии человека молитва не пресекается в душе его, но ест ли, пьет ли, спит ли, делает ли что, даже и в глубоком сне, без труда издаются сердцем его благоухания и испарения молитвы. Тогда молитва не отлучается от него, но всякий час, хотя и безмолвствует во внешности его, однако же в то же время совершает в нем службу Божию втайне. Ибо молчание чистых один из христоносных мужей называет молитвою, потому что помыслы их суть Божественные движения, а движения чистого сердца и ума суть кроткие гласы, которыми сокровенно воспевают Сокровенного.
Вопрос. Что такое духовная молитва? и как подвижнику сподобиться ее?
Ответ. Душевные движения, за строгую непорочность и чистоту, делаются причастными действенности Святого Духа. И ее сподобляется один из многих тысяч людей, потому что это – тайна будущего состояния и жития. Естество возносится и пребывает недейственным, без всякого движения и памятования о здешнем. Не молитвою молится душа, но чувством ощущает духовные вещи оного века, превышающие понятие человеческое, уразумение которых возможно только силою Святого Духа. А это есть умное созерцание, но не движение и не взыскание2 молитвы, хотя от молитвы заимствовало себе начало. Ибо чрез это некоторые из подобных сим людей достигали уже совершенства чистоты. И нет часа, в который бы внутреннее их движение было не в молитве, как сказали мы выше. И когда приникает Дух Святой, всегда обретает таковых в молитве; и от этой молитвы возносит их к созерцанию, которое называется духовным видением. Ибо не имеют они нужды в образе продолжительной молитвы, ни в стоянии и в чине продолжительной службы. Для них достаточно вспомянуть о Боге, и тотчас пленяются любовию Его. Впрочем, не нерадят совершенно и о стоянии на молитве, когда воздают честь молитве, и, кроме непрестанной молитвы, в назначенные часы стоят на ногах.
Ибо видим святого Антония стоящим на молитве девятого часа и ощутившим возношение ума своего. И другой из отцов, с воздетыми руками стоя на молитве, приходил в восхищение на четыре дня. И другие многие во время таковой молитвы пленяемы были сильным памятованием о Боге и великою любовию к Нему и приходили в восхищение. Сподобляется же ее человек, когда хранением заповедей Господних, противящихся греху, и внутренне и наружно совлечется греха. Кто возлюбит сии заповеди и воспользуется ими по чину, для того необходимым сделается освободится от многих человеческих дел, то есть совлечься тела и быть вне его, так сказать, не по естеству, но по потребности. Кто ведет жизнь по образу Законоположника и руководствуется заповедями Его, в том невозможно оставаться греху. Посему Господь обетовал в Евангелии сохранившему заповеди сотворить у него обитель (см.: Ин. 14:23).
Вопрос. В чем совершенство многих плодов духа?
Ответ. В том, когда сподобится кто совершенной любви Божией.
Вопрос. И почему узнает человек, что достиг ее?
Ответ. Когда памятование о Боге возбудилось в душе его, тогда сердце его немедленно возбуждается любовию к Богу и очи его обильно изводят слезы. Ибо любви обычно воспоминанием о любимых возбуждать слезы. И пребывающий в любви Божией никогда не лишается слез, потому что никогда не имеет недостатка в том, что питает в нем памятование о Боге; почему и во сне своем беседует с Богом. Ибо любви обычно производить что-либо подобное, и она есть совершенство людей в сей их жизни.
Вопрос. Если после многого труда, изнурения, борения, какие приобрел человек, помысл гордыни не стыдится приразиться к нему, потому что заимствует себе пищу в лепоте добродетелей его и рассчитывает на великость понесенного им труда, то чем одолеть человеку помысл свой и приобрести в душе своей такую твердость, чтобы не покорилась она помыслу?
Ответ. Когда познает кто, что отпадает он от Бога, как сухой лист падает с дерева, тогда уразумевает силу души своей: то есть своею ли силою приобрел он добродетели сии и перенес ради них все борения, между тем как Господь удерживал помощь Свою, и попускал ему одному вступать в борьбу с диаволом, и не ходил с ним вместе, как обыкновенно участвует Он в борьбе с подвизающимися и содействует им, – тогда обнаруживается сила его; лучше же сказать, ясным делается поражение и затруднение его. Ибо со святыми всегда бывает Промысл Божий, охраняющий и укрепляющий их. Им побеждает всякий чин людей, если бывает человек в подвиге и в страданиях мученических и в прочих бедствиях, постигающих за Бога и ради Его претерпеваемых. И это ясно, очевидно и несомненно. Ибо как естество может победить силу щекотаний, непрестанно возбуждающихся в членах у людей, причиняющих им скорбь и очень сильных для того, чтобы преодолеть их? И почему другие желают победы и любят ее, но не могут одерживать оной при сильном противоборстве своем; напротив же того, каждый день терпят поражение от телесных щекотаний и пребывают в труде, в плаче и в изнеможении, трудясь о душах своих; а ты удобно возможешь понести притязания тела, которые столько трудны, и не приходить от того в большее замешательство? И как тело, в других случаях чувствительное к страданиям и не терпящее уязвления тернием, уколовшим его ноготь, может преобороть резание железом, переносить сокрушение членов и всякого рода муки, и не препобеждаться страданиями, не ощущая, как обычно естеству, сих разнообразных мучений, если кроме естественной силы не приходит отынуду другая сила, отражающая от него лютость мучений? И поелику заговорили мы о Божием Промысле, то не поленимся привести на память одну душеполезную повесть, возвышающую человека в борениях его.
Один юноша по имени Феодор, у которого все тело подвергнуто было мучениям, спрошенный кем-то: "Чувствовал ли ты мучения?" – отвечал: "Вначале чувствовал; а впоследствии увидел некоего юношу, который отирал пот моего борения, укреплял меня и доставлял мне прохладу во время подвига". О, как велики Божии щедроты! Сколько близка бывает благодать Божия к подвизающимся за имя Божие, чтобы им с радостию претерпевать за Него страдания!
Поэтому не будь непризнателен, человек, к Божию о тебе промышлению. Если, наконец, явно, что ты не победитель, а только как бы орудие, побеждает же в тебе Господь, и ты туне получаешь победное имя, – кто возбраняет тебе и во всякое время просить той же силы, и побеждать, и приимать похвалу, и исповедоваться Богу? Разве не слыхал ты, человек, сколь многие подвижники от сложения мира, быв непризнательными к сей благодати, пали с высоты жизни и с высоты подвигов своих? Сколько многочисленны и различны дары Божии роду человеческому сами в себе, столько же бывает различия в приемлемых дарах и соответственно степени приемлющих оные. Бывает умаление и величие в дарах Божиих; хотя все они высоки и чудны, но один превосходит пред другим славою и честию, и степень степени выше. И также: посвятить себя Богу и жить добродетельно есть одно из великих дарований Христовых. Ибо многие, забыв, что по сей благодати сподобились они стать отлученными от людей и посвященными Богу, причастниками и преемниками дарований Его, избранными и удостоенными служения и священнодействия Богу, вместо того чтобы непрестанно устами своими благодарить за сие Бога, уклонились в гордыню и высокомерие и думают о себе не как приявшие благодать священнодействия, чтобы священнодействовать Богу чистым житием и духовным деланием, но как оказывающие милость Богу; когда бы надлежало им рассудить, что Бог изъял их из среды людей и соделал присными Своими для познания таин Его. И не трепещут они всею душою своею, рассуждая таким образом, наипаче же когда видят, как у рассуждавших подобно сему прежде них внезапно отъято было достоинство и как Господь в мгновение ока свергнул их с той высокой славы и чести, какую имели они; и уклонились они в нечистоту, непотребство и студодеяние, подобно скотам. Поелику не познали они силы своей и не содержали непрестанно в памяти Давшего им благодать – совершать пред Ним служение, стать включенными в Царство Его, быть сожителями Ангелов и приближаться к Нему ангельским житием, то Бог отстранил их от делания их и тем, что оставили безмолвие и изменили образ жизни своей, показал им, что не их была сила, если соблюдали они благочиние в житии и не тревожили их понуждения естества, демонов и иных прочих сопротивностей, напротив же того, была это сила благодати Божией, производившая в них то, чего мир, по трудности этого, не может вместить или слышать и в чем они пребывали долгое время и не были побеждаемы; почему, конечно, была в них некая сопутствующая им сила, достаточная к тому, чтобы во всем помогать им и охранять их. Но поелику забыли они о силе этой, то исполнилось на них слово, сказанное Апостолом: Якоже не искусиша имети в разуме Бога, Владыку своего, совокупившего персть для духовного служения, предаде их... в неискусен ум (Рим. 1:28), и как надлежало, восприяли они бесчестие за свое заблуждение.
Вопрос. Бывает ли когда, чтобы тот, кто отважится вдруг совершенно отречься от сожительства с людьми и по благой ревности внезапно уйти в необитаемую и страшную пустыню, умер от сего с голода по неимению у себя покрова и прочих потребностей?
Ответ. Кто бессловесным животным, прежде сотворения их, уготовал жилище и печется об их потребностях, Тот не презрит создания Своего, преимущественно же боящихся Его, и в простоте, без пытливости последовавших Ему. Кто волю свою во всем предает Богу, тот не печется уже о нуждах тела своего, о бедствии и злострадании его, но желает пребывать в житии сокровенном и вести жизнь уничиженную, не боится скорбей, но почитает приятным и сладостным отчуждение от целого мира за чистоту жития, изнуряя себя среди холмов и гор, живет как скиталец в кругу бессловесных животных, не соглашается упокоеваться телесно и проводить жизнь, исполненную скверн. И когда предает себя на смерть, ежечасно плачет и молится, чтобы не лишиться ему чистого Божия жития; тогда приемлет от Бога помощь. Ему слава и честь! Он да сохранит нас в чистоте Своей и да освятит нас святынею благодати Святого Духа, в честь имени Своего, чтобы святое имя Его в чистоте прославлялось во веки веков! Аминь.
