Блаженнаго Іеронима Стридонскаго

Приготовляющіеся къ морскому сраженію сперва въ портѣ и на спокойномъ морѣ прекращаютъ движеніе рулей, складываютъ ве́сла, готовятъ желѣзныя лапы и якори; и разставивъ на палубѣ солдатъ, пріучаютъ ихъ держаться твердо на колеблющемся и шаткомъ мѣстѣ. Это — для того, чтобы, изучивъ примѣрную войну, они не устрашились, когда будутъ въ дѣйствительномъ сраженіи. Такъ и я, послѣ долгаго молчанія (меня заставилъ молчать тотъ, для кого рѣчь моя служитъ казнію), хочу сперва испытать себя въ маломъ разсказѣ и какъ бы счистить съ языка нѣкоторую ржавчину, чтобы быть въ состояніи начать болѣе обширную исторію. Ибо я рѣшился (если, конечно, Господь продолжитъ жизнь, и если поносящіе меня оставятъ свои преслѣдованія по крайней мѣрѣ въ виду́ того, что я убѣгаю и прячусь отъ нихъ) описать, отъ пришествія Спасителя до нашего вѣ́ка, т. е. отъ апостоловъ до послѣднихъ дней нашего вре́мени, какимъ образомъ и чрезъ кого получила бытіе Церковь Христова, и ка̀къ укрѣпившись возрасла она во время гоненій и увѣнчалась мученичествомъ, а послѣ того какъ стала подъ покровительство христіанскихъ государей, усилившись могуществомъ и богатствомъ, ослабѣла добродѣтелями. Но объ этомъ въ другое время. Теперь приступимъ къ предположенному.

Въ разстояніи около тридцати миль отъ сирійскаго го́рода Антіохіи, нѣсколько къ востоку, находится деревня Маронія. Эта деревня, послѣ многихъ хозяевъ и опекуновъ, въ то время, когда я мальчикомъ проживалъ въ Сиріи, поступила во владѣніе родственника моего, папы Евагрія. Назвалъ я его здѣсь для того, чтобы показать, откуда узналъ я, о чѐмъ хочу писать. Итакъ, жилъ тамъ одинъ старикъ, именемъ Малхъ (котораго мы могли бы назвать по-латини царемъ*), по національности и языку сиріянинъ, такъ что въ строгомъ смыслѣ былъ кореннымъ жителемъ того мѣ́ста. Жилъ онъ вмѣстѣ съ старухою, весьма дряхлою и, повидимому, близкою уже́ къ смерти. Оба они были такъ ревностно благочестивы и такъ часто посѣщали церковь, что ихъ можно было бы счесть за евангельскихъ Захарію и Елисавету, если бы между ними былъ Іоаннъ. Когда изъ любопытства я спрашивалъ у мѣстныхъ жителей, какая была между ними связь: супружеская ли, или кровная, или духовная, — всѣ въ одинъ голосъ отвѣчали, что они люди святые, благоугодные, и намекали на что-то удивительное. Увлеченный любопытствомъ, я настойчиво приступилъ къ этому человѣку, и тщательно вывѣдывая истину дѣ́ла, узналъ отъ него слѣдующее.

„Я, говорилъ онъ, по рожденію — земледѣлецъ изъ низивійской деревеньки, былъ одинъ у своихъ родителей. Когда они принуждали меня, какъ отрасль рода своего и наслѣдника своей фамиліи, вступить въ бракъ, я отвѣчалъ, что лучше хочу быть монахомъ. Сколько ни преслѣдовали меня — отецъ угрозами, а мать ласками, это послужило только къ тому́, что я убѣжалъ изъ до́ма и отъ родителей. Но такъ какъ я не могъ идти къ востоку по причинѣ близости персидской границы и военной стражи римской, то повернулъ на западъ, имѣя съ собою какой-то маленькій путевой запасъ, едва обезпечивавшій самыя необходимыя мои потребности. И что̀ же? Я достигъ однакоже пустыни Халкидской, которая лежитъ южнѣе Иммы и Берои. Нашедши тамъ монаховъ, я отдалъ себя руководству ихъ, пріобрѣтая пи́щу трудами рукъ и обуздывая сладострастіе плоти посто́мъ. Спустя много лѣтъ во мнѣ пробудилось желаніе идти на родину. Мать моя еще была жива, а объ отцѣ я услышалъ, что онъ умеръ. Поэтому я хотѣлъ утѣшить ея вдовство, и пото́мъ, продавъ имѣньице, часть раздать бѣднымъ, часть вложить въ монастырь, а часть (зачѣмъ стыжусь я сознаться въ своемъ вѣроломствѣ?) оставить себѣ на собственныя издержки. Мой настоятель сталъ кричать, что это — дьявольское искушеніе, и что подъ благовиднымъ предлогомъ скрываются козни древняго врага. Это значитъ-де, что песъ возвращается на свою блевотину. Онъ представлялъ мнѣ очень много примѣровъ изъ Писаній, в между прочимъ то, что̀ изначала поводомъ къ паденію Адама и Евы была надежда стать божествомъ. Не могши же убѣдить, онъ, припавъ къ колѣнамъ, умолялъ, чтобы я не покидалъ его, чтобы не губилъ себя, — взявшись за рало, не озирался вспять. Увы мнѣ бѣдному: я одержалъ надъ увѣщателемъ самую жалкую побѣду, полагая, что онъ заботится не о моемъ спасеніи, а о своихъ выгодахъ... Итакъ, проводивъ меня изъ монастыря, будто покойника иа погребеніе, и прощаясь въ послѣдній разъ, онъ сказалъ: „вижу тебя помѣченнымъ печатью сына сатаны; не спрашиваю о причинахъ, не принимаю извиненій. Овца, выбѣжавшая изъ овчарни, тотчасъ попадаетъ въ волчью пасть“.

„Если идти изъ Берои въ Едессу, то по сосѣдству съ большою доро́гою есть пустыня, по которой всюду шатаются Сарацины, неизвѣстно гдѣ̀ имѣющіе постоянное мѣстопребываніе. Опасеніе ихъ собираетъ путешествующихъ въ тѣхъ мѣстахъ въ большія общества, чтобы взаимною помощію отклонить угрожающую бѣду. Спутниками моими были мужчины, женщины, старики, юноши, дѣти, въ числѣ около семидесяти. И вотъ неожиданно напада́ютъ Измаильтяне, сидя на коняхъ и верблюдахъ, съ волосатыми и повязанными головами и полунагіе, таща между тѣмъ епанчи и огромные сапоги: за плечами у нихъ висѣли колчаны; потрясая больши́ми луками, они держали длинныя ко́пья; не на сраженіе шли они, а на грабежъ. Насъ ограбили, разсѣяли, потащили въ разныя сто́роны. И вотъ я, возратившій во владѣніе давно оставленное наслѣдство и горько раскаявающійся въ своемъ поступкѣ, шелъ въ рабство вмѣстѣ съ другою женщиною къ одному господину, которому достался. Насъ вели, даже везли — высоко на верблюдахъ; и чрезъ всю обширную пустыню, постоянно угрожаемые паденіемъ, мы скорѣе висѣли, чѣмъ сидѣли. Полусырое мясо было намъ пищею, верблюжье молоко — питьемъ.

„Наконецъ, перебравшись чрезъ большу́ю рѣку, мы достигли внутренности пустыни, гдѣ, услышавъ приказаніе почтить по обычаю народному госпожу и дѣтей, мы преклонили го́ловы. Здѣсь будто заключенный въ темницѣ, я научился ходить въ другой одеждѣ, т. е. нагимъ: потому что неумѣренность климата не позволяла прикрывать ничего, кромѣ постыднаго. Мнѣ дали пасти́ овецъ, и сравнительно съ вытерпѣнными несчастіями, я находилъ утѣшеніе въ томъ, что рѣже вижу своихъ господъ и находившихся въ одномъ со мною рабствѣ. Я видѣлъ въ себѣ нѣчто напоминающее святаго Іакова; приводилъ на память Моисея: и они нѣкогда были также пастырями въ пустынѣ. Питался я свѣжимъ сы́ромъ и молокомъ; непрестанно молился, пѣлъ псалмы, которые выучилъ въ монастырѣ. Плѣнъ мой доставлялъ мнѣ удовольствіе; и я благодарилъ судъ Божій за то, что нашелъ въ пустынѣ монаха, котораго потерялъ бы на родинѣ.

„Но ничто небезопасно отъ діавола; многочисленны и неутомимы козни его! Та̀къ его ненависть нашла и меня, скрывающагося въ неизвѣстности. Господинъ, видя, что стадо его увеличивается, и не замѣчая во мнѣ никакого обмана (потому что я зналъ апостольскую заповѣдь, что рабы должны служить господамъ, какъ Богу (Ефес. гл. 6)), изъ желанія вознаградить меня, чтобы сдѣлать еще болѣе вѣрнымъ себѣ, отдалъ мнѣ извѣстную, находившуюся въ одномъ со мною рабствѣ, женщину, нѣкогда взятую въ плѣнъ. Когда я отказывался и говорилъ, что я христіанинъ, что мнѣ непозволительно взять жену живого мужа (потому что мужъ ея, взятый въ плѣнъ съ нами вмѣстѣ, былъ уведенъ другимъ господиномъ), неумолимый господинъ, пришедши въ ярость, на́чалъ рубить меня обнаженнымъ мечемъ. Если бы я тотчасъ же не протянулъ рукъ и не взялъ женщину, онъ на томъ же мѣстѣ пролилъ бы кровь мою. Уже́ наступала болѣе обыкновеннаго мрачная, а для меня — чрезвычайно скорая ночь. Веду я въ полуразрушенную пещеру новую супругу: заправляетъ нашею свадьбою скорбь, — клянемъ мы другъ друга и не признае́мся въ этомъ. Тогда я почувствовалъ вполнѣ свой плѣнъ. Простершись на землѣ, я на́чалъ оплакивать монашество, которое потерялъ, говоря: „до чего̀ дожилъ я, несчастный? Къ чему привели меня мои злодѣянія? — Когда стала уже́ сѣдѣть голова, я изъ дѣвственника дѣлаюсь мужемъ. Какая польза изъ того, что оставилъ я ради Го́спода родителей, отчизну, хозяйство, когда дѣлаю то̀, изъ-за чего — чтобы не дѣлать — я презрѣлъ все означенное! Развѣ потому, можетъ быть, я теряю это, что пожелалъ возвратиться въ отчизну. Что̀ станемъ дѣлать, душа́: погибнемъ ли, или побѣдимъ? Станемъ ждать руку Господню, или вонзимъ въ себя остріе собственнаго меча? Обрати на себя мечь: твоя смерть должна быть страшнѣе, чѣмъ смерть тѣ́ла. И рабское цѣломудріе имѣетъ свое мученичество. Пусть лежитъ безъ погребенія свидѣтель Христовъ въ пустынѣ; я буду самъ для себя и гонителемъ и мученикомъ“. Проговоривъ это, я извлекъ мечь, сверкавшій и во тьмѣ, и обративъ къ себѣ остріе его, сказалъ: прощай, несчастная женщина; пусть лучше буду для тебя я мученикомъ, чѣмъ мужемъ. Тогда она, припавъ къ ногамъ моимъ, сказала: „умоляю тебя Іисусомъ Христомъ и заклинаю этою торжественною минутою, не проливай на мою голову своей крови. Если же тебѣ хочется умереть, обрати прежде на меня мечь твой. Пусть лучше та̀къ мы соединимся другъ съ дру́гомъ. Если бы даже возвратился и мужъ мой, и тогда я сохранила бы чистоту, которой научилъ меня плѣнъ или погибла бы скорѣе, чѣмъ потеряла ее. Зачѣмъ тебѣ умирать изъ опасенія совокупиться со мною? Я сама умерла бы, если бы ты захотѣлъ этого совокупленія. Итакъ, пусть буду я для тебя супругою цѣломудрія; пусть будетъ милѣе для тебя союзъ души́, чѣмъ тѣ́ла. Господа́ будутъ считать тебя мужемъ. Христосъ будетъ знать за брата. Мы легко убѣдимъ ихъ въ своемъ супружествѣ, когда они увидятъ, что мы та̀къ лю́бимъ другъ друга“. Признаюсь, я былъ изумленъ; удивленный женской добродѣтелью, гораздо болѣе полюбилъ супругу. Однакоже я никогда не смотрѣлъ на ея обнаженное тѣло, никогда не прикасался къ плоти ея: я боялся потерять во время мира то, что̀ сберегъ во время сраженія. Очень много дней прошло въ такомъ супружествѣ; нашъ бракъ сдѣлалъ насъ господамъ болѣе любезными. Никакого подозрѣнія на счетъ бѣгства нашего они не имѣли, хотя случалось, что я въ качествѣ надежнаго пастуха ста́да уходилъ въ пустыню на цѣлые мѣсяцы.

„Спустя долгое время, сидя одинъ въ пустынѣ и не видя ничего кромѣ неба и земли́, я сталъ въ молчаніи размышлять самъ съ собою; между многимъ другимъ вспомнилось мнѣ и сожительство монаховъ, и особенно — лицо отца моего, который меня училъ, удерживалъ, потерялъ. Когда я размышлялъ такъ, глаза́ мои остановились на муравьиномъ стадѣ, которое кишѣло на узенькой тропѣ. Видны были ноши, превышавшія размѣромъ тѣла́. Одни клещами рта тащили нѣкоторыя травныя сѣмена; другіе выносили землю изъ ямокъ, и отстраняли притокъ воды́ насыпями. Иные, имѣя въ виду наступленіе зимы́, обгрызали принесенныя сѣмена, чтобы они не проросли въ житницахъ, когда отсырѣетъ земля; а эти съ торжественнымъ сѣтованіемъ выносили тѣла́ умершихъ. Но что̀ еще удивительнѣе, при такомъ чрезвычайномъ множествѣ ихъ, выходящій не мѣшалъ входящему; а еще лучше — когда видѣли, что кто-нибудь падалъ подъ бременемъ и тяжестію, подставивъ плечи, помогали. Вообще этотъ день доставилъ мнѣ прекрасное зрѣлище. Припомнивъ по этому поводу Соломона, который отсылаетъ насъ къ благоразумію муравья и возбуждаетъ примѣромъ его лѣнивыя ду́ши, я сталъ тяготиться плѣномъ, мечтать о монастырскихъ кельяхъ, желать вести́ жизнь похожую на жизнь этихъ муравьевъ, гдѣ работаютъ на общину, не имѣютъ никакой личной собственности, но все принадлежитъ всѣмъ.

„Когда я возвратился въ берлогу, меня встрѣтила жена. Душевной ско́рби я не могъ скрыть на лицѣ. Она спросила, что̀ привело меня въ такое уныніе. Услышала причину. Уговариваю ее къ бѣгству; она не отказывается. Прошу молчать, даетъ обѣщаніе; и долго перешептываясь, колеблемся между надеждою и страхомъ. Было у меня въ стадѣ два козла удивительной величины́. Убивши ихъ, я дѣлаю мѣха́ (для воды́), а мясо ихъ приготовляю себѣ на дорогу. И въ первый же вечеръ, когда господа́ думали, что мы гдѣ-то спимъ, мы отправились въ путь, неся мѣха́ и куски мяса. А когда дошли до рѣки́, бывшей въ разстояніи десяти миль, то, надувъ мѣха́ и сѣвши на нихъ, мы пустились по водѣ, только слегка подгребая ногами; это для того, чтобы рѣка снесла насъ внизъ и прибила къ другому бе́регу гораздо далѣе, чѣмъ мы сошли въ нее, и чтобы преслѣдующіе насъ потеряли слѣдъ. Но между тѣмъ мясо измокло, а отчасти было растеряно; пи́щи у насъ едва осталось на три дня. Пи́ли мы до пресыщенія, приготовляя себя къ будущей жаждѣ. Бѣжимъ, постоянно озираясь назадъ; и болѣе выходимъ въ путь по ночамъ, чѣмъ днемъ, частію опасаясь нападенія всюду бродящихъ Сарацинъ, частію по причинѣ чрезмѣрнаго зноя солнечнаго. Я бѣдный ужасаюсь, даже разсказывая, и хотя всею душею чувствую себя въ безопасности, дрожу всѣмъ тѣломъ отъ ужаса.

„Спустя три дня мы увидѣли уже́ совершенно ясно двухъ всадниковъ, которые быстро неслись на верблюдахъ. Уму нашему, предчувствующему дурное, тотчасъ представился господинъ и мысль о смерти; самое солнце потемнѣло въ нашихъ глазахъ. Ужаснувшись и понявъ, что насъ выдали слѣды на пескѣ, мы увидѣли съ правой стороны́ отъ себя пещеру, которая глубоко входила въ землю. Итакъ, опасаясь ядовитыхъ животныхъ (потому что ехидны, аспиды, скорпіоны и другія подобныя животныя, избѣгая солнечнаго зноя, обыкновенно ищутъ тѣни), мы хотя и вошли въ пещеру, не пошли далеко, чтобы, убѣгая отъ смерти, не встрѣтить смерти; но тотчасъ же у са́маго входа съ лѣвой стороны́ спрятались въ яму. Мы думали такъ: если Господь поможетъ несчастнымъ, спасемся; если презритъ грѣшниковъ, найдемъ тамъ гробъ. Можешь представить себѣ, что̀ было у насъ на душѣ́, сколько испытали мы страха, когда господинъ и одинъ изъ бывшихъ съ нами у него въ рабствѣ остановились у пещеры не далеко, и по слѣдамъ подошли къ са́мому мѣсту, въ которомъ мы скрывались? О, смерть несравненно тяжелѣе, когда ждешь ее, чѣмъ когда она наступаетъ дѣйствительно! Вотъ снова отъ страха и ужаса едва ворочается языкъ, и будто подъ крикъ господина не смѣю я пикнуть... Онъ послалъ раба вытащить насъ изъ разсѣлины; а самъ держалъ верблюдовъ и съ обнаженнымъ мечемъ ждалъ нашего выхода. Между тѣмъ слуга вошелъ внутрь на три или четыре локтя; мы изъ мѣ́ста, гдѣ скрывались, видѣли его спину (потому что таково свойство глазъ, что входящіе во мракъ послѣ солнечнаго свѣта не видятъ ничего); по пещерѣ раздавался голосъ: „выходи́те, бездѣльники, выходи́те, висѣльники: чего стои́те, чего медлите? выходи́те, господинъ зоветъ“. Еще онъ говорилъ, какъ вдругъ мы увидѣли сквозь мракъ, что на него бросилась львица и, сдушивъ горло, потащила окровавленнаго въ глубь (пещеры). Благiй Іисусе, сколько испытали мы тогда ужаса, сколько радости! Господинъ не зналъ, когда врагъ нашъ погибъ на глазахъ нашихъ. Видя, что тотъ медлитъ, онъ подумалъ, что двое насъ сопротивляются одному. Не будучи въ состояніи удержать гнѣвъ, онъ какъ держалъ мечь, такъ и вошелъ въ пещеру. Но, ругая съ бѣшенымъ крикомъ слугу за медленность, онъ еще не дошелъ до мѣ́ста, гдѣ̀ мы скрывались, какъ былъ схваченъ звѣремъ. Кто̀ бы повѣрилъ когда-нибудь, что передъ лицемъ нашимъ за насъ сражался дикій звѣрь? Когда же миновала одна опасность, предъ глазами нашими была другая погибель; не легче было подвергнуться ярости льва, чѣмъ гнѣву человѣка. Мы ощущали въ душѣ́ страхъ и, не смѣя даже пошевельнуться, ждали, что̀ будетъ, имѣя въ такой опасности, вмѣсто каменной стѣны́, единственную ограду въ сознаніи чистоты своей. Но львица, опасаясь хитрости и чувствуя, что на нее смотрятъ, рано утромъ вынесла въ зубахъ львенка, и оставила намъ наше убѣжище. Не довольно однакоже увѣренные въ своей безопасности, мы не тотчасъ бросились вонъ; но ждали долго и, думая выйти, представляли себѣ возможность встрѣчи съ нею.

„Когда страхъ миновался и прошелъ тотъ день, мы вышли подъ вечеръ; и увидали верблюдовъ, которыхъ за чрезвычайную скорость бѣ́га зовугъ дромадерами. Они пережевывали прежнюю пи́щу, извлекая ее снова изъ желудка, въ который была опущена. Сѣвъ на нихъ, и обрадованные новымъ дорожнымъ провіантомъ, мы чрезъ пустыню достигли, наконецъ, на десятый день римскаго ла́геря. Представленные трибуну, мы разсказали ему все по порядку; оттуда переслали насъ къ Сабіану, правителю Месопотаміи, и мы получили деньги за верблюдовъ. Но такъ какъ мой прежній настоятель уже́ умеръ, то, перешедши въ эти мѣста́, я снова поступилъ въ монахи, а ее сдалъ съ рукъ дѣвамъ: потому что, хоть и любилъ я ее какъ сестру, но не довѣрялся ей, какъ сестрѣ“.

Вотъ что̀ разсказалъ мнѣ въ дѣтствѣ старикъ Малхъ. И я, тоже старикъ, разсказалъ вамъ, изложилъ для чистыхъ исторію чистоты. Убѣждаю дѣвственниковъ хранить чистоту. Вы, въ свою очередь, разскажите потомкамъ; пусть знаютъ они, что цѣломудріе никогда не можетъ быть отнято, ни подъ мечами, ни въ пустынѣ, ни между дикими звѣрями; и человѣкъ, преданный Христу, можетъ умереть, но не можетъ быть побѣжденнымъ.

► Библіотека

Примѣчаніе:

* То есть отъ еврейскаго מֶלֶךְ‎ (mélech) — царь.

Текстъ по изданію «Творенiя блаженнаго Іеронима Стридонскаго. Часть IV» (Изданіе второе; Кіевъ. Типографія И. И. Горбунова, 1903 г.).
Эл. изданіе — сайтъ ἩΣΥΧΊΑ (hesychia.narod.ru). При размѣщеніи на другіхъ сайтахъ — ссылка обязательна.