Блаженного Диадоха, епископа Фотики,
что в древнем Епире Иллирийском,
подвижническое слово
разделённое на 100 глав деятельных,
исполненных ведения и рассуждения духовного.

1.
О трёх добродетелях,
которые, как вожди, должны предшествовать
духовному созерцанию ума¹.

Духовным созерцанием, братие, да предводительствуют вера, надежда и любовь — и наипаче любовь; ибо те (две — вера и надежда) научают только презирать видимые блага, а любовь самую душу чрез добродетели сочетавает с Богом, умным чувством постигая Невидимого.

2.
Когда и как человек делается добрым.

По естеству благ Един Бог. Но и человек бывает благим чрез ревностное тщание о благих нравах, будучи изменяем в то, чем не есть по естеству, Тем, Кто существенно благ, когда душа чрез ревностное тщание о добре настолько соделается сущею в Боге, насколько она по силе своей возжелает того, и деятельно взыщет; ибо сказано: будьте благи и милосерды, как и Отец ваш, Который на небесах (Лук. 6, 36; Мф. 5, 48).

3.
Когда и как зачинается грех.

Зла нет в естестве, и нет никого, злого по естеству: ибо Бог не сотворил ничего злого. Но когда кто с похотением сердечным вносит в себя образ зла, тогда оно, несмотря на то, что не есть в естестве, начинает быть, в таком виде, как возжелал сего тот, кто так делает. Почему должно, со всем тщанием непрестанно памятуя о Боге, не внимать обычным позывам на зло; ибо добро, сущее в естестве, могущественнее зла, прибывающего в естество со вне чрез навык, — так как то есть, а этого нет, — разве только когда содевается.

4.
Когда и как достигаем мы того,
чтоб быть по подобию Божию.

Все мы люди по образу Божию есмы²; быть же по подобию Божию есть принадлежность одних тех, которые по великой любви свободу свою поработили Богу. Ибо когда мы не бываем своими самим себе, отвергаемся себя, тогда бываем подобны Тому, Кто по любви Своей примирил нас с Собою; — чего никто не может достигнуть, если не убедит души своей не увлекаться прелестями жизни самодовольной и самоугодливой.

5.
Как сделать, чтобы воля
только на добро была всегда готова.

Самовластие есть произволение разумной души, с готовностию устремляющееся к чему ни захочет. Таковое произволение мы будем иметь готовым на одно только добро, если всегда благими помышлениями будем истреблять всякий злой помысл.

6.
Что есть свет истинного ведения,
и что производит в уме
пользование сим светом.

Свет истинного ведения есть — непогрешительно различать добро от зла. И тогда (когда т. е. такое различение есть и по нему устрояется самая жизнь) путь правый, возводя ум к Солнцу правды, Богу, вводит его в беспредельное оное мысленное просвещение, — как с дерзновением (верою и упованием) взыскавшего наконец единой любви. То, что праведно, должно исхищать из рук поносящих то и попирающих, с безгневным воодушевлением; потому что ревность по благочестию одерживает победу не ненавидением (гневным), а обличением и убеждением (любовным).

7.
О том, что производит духовное слово, —
и о том, что движение любви
беседу о Боге делает лёгкою и обильною.

Духовное слово вносит удовлетворительное убеждение в умное чувство; потому что оно (слово) действием любви исходит от Бога. Почему тогда ум наш без труда и тяжести движется в волнах богословствования, не терпя прискорбной и озабочивающей скудости светлых помышлений. В этом состоянии он свободно носится в многообъятных созерцаниях, сколько желает того действо любви. Доброе убо дело есть — для беседы о Боге всегда с верою ожидать воздействуемого любовию умного просвещения; ибо ничего нет скуднее ума, когда он без Бога берётся любомудрствовать о Боге.

8.
Когда подобает приступать к беседе
о божественных вещах.

Как тому, кто не просвещён в духе, не должно касаться духовных созерцаний, так и тому, кто богатно осиявается благодатию Святого Духа, не подобает приступать к беседе о них: ибо там скудость светлых помышлений облекает ум мраком неведения, а здесь обилие их не даёт говорить, так как в эту пору душа упиваясь любовию Божиею, желает безмолвно наслаждаться славою Господа. Итак, к богоглаголевым словесам (к беседе о Боге) надлежит приступать тогда, когда замечается средняя мерность в возбуждении духовном; ибо такая мера доставляет душе некий образ преславных словес (точно и ясно изображающих невидимые духовные предметы), между тем, как, в то же время, вожделенное осияние духовное питает веру говорящего в вере, чтоб учащий первым вкусил от плода ведения, источаемого любовию. Трудящемуся делателю прежде подобает от плода вкусити (2 Тим. 2, 6).

9.
О даре ведения и даре премудрости,
как каждый из них просвещает,
и как приобретается.

Единого Духа Святого есть дар и премудрость и ведение, как и все божественные дарования; но каждый и из сих даров, как и из всех других, своё особое имеет действо (энергию). Почему Апостол и свидетельствует, что иному дается премудрость, а иному ведение (1 Кор. 12, 8). Ведение опытно (ощутительно) сочетавает душу с Богом, на беседование же о сем и других вещах духовных не подвигает души; почему некоторые из любомудро проходящих уединенническую жизнь хотя просвещаются в чувстве ведением, но к словесам о вещах божественных не приступают. Премудрость же, если она даётся кому вместе с ведением страха ради Божия (что редко бывает), с любовию раскрывает самые внутренние воздействия (энергии) ведения; поелику то (ведение) обычно просвещает воздействием внутренним, а эта (премудрость) словом. Достигаются же они так: ведение приносят молитва и великое безмолвие при совершенном беспопечении; а премудрость — нетщеславное изучение словес Духа, наипаче же — благодать всеподающего Бога.

10.
Когда душа в борьбе, молчать должно;
а когда успокоится, тогда простирать беседу,
обуздывая однакож ум смиренномудрием.

Когда душа гневом подвигается против страстей, ведать надлежит, что тогда время молчать, ибо то есть час брани. Когда же увидит кто, что это возмущение, молитвою ли, или милостынею, улеглось, тогда пусть уступает влечению любви к изречению божественных словес, сдерживая однакож крылья ума узами смирения; ибо если кто не смирит себя крайне самоуничижением, то не может достойно разглагольствовать о величии Божием.

11.
Слово духовное не ведёт к тщеславию,
а слово мирской мудрости — ведёт.
От чего — то и другое?

Слово духовное хранит душу не тщеславною; ибо, исполняя все части её ощущением богатства света духовного, делает то, что душа никакой не имеет потребности в чести людской. Почему оно и ум соблюдает всегда немечтательным, изменяя (погружая) его весь в любовь Божию. Слово же мудрости мирской всегда позывает человека к славолюбию; потому что оно не имеет возможности дать чувству опытно ощутить благо от себя (которое насыщало бы сердце), и взамен того дарит своим питомцам любовь к похвалам людским, будучи и само изобретением людей тщеславных. Таковое свойство духовного Слова Божия мы и сами не погрешительно познаем, если часы, в которые не имеем нужды говорить, будем проводить в тёплой памяти Божией, при беспопечительном молчании.

12.
О самолюбии и боголюбии, —
и что свойственно себялюбивому и боголюбивому.

Кто себя любит, тот Бога любить не может; а кто себя не любит по причине преизобильного богатства любви Божией, тот только воистину и Бога любит. Таковой никогда уже не ищет славы своей, но всегда — одной славы Божией. Ибо как себялюбивый естественно ищет своей славы; так боголюбивый естественно ищет и любит славу Создателя своего. Душе боголюбивой, чувства Божия исполненной, свойственно, в исполнении всех творимых ею заповедей, искать единой славы Божией, относительно же себя — услаждаться смирением. Ибо Богу, ради величия Его, подобает слава, а человеку — смирение, чтоб чрез него соделываться нам своими Богу: что если хотим творить и мы, то, по примеру Св. Иоанна Крестителя, радуясь о славе Господа, станем непрестанно говорить: оному подобает расти, а нам малитися (Ин. 3, 30).

13.
Когда и от чего бывает,
что иной кажется себе нелюбящим Бога, как бы желал,
в то время, как очень сильно любит Его.

Видел я некоего, который всё печалился и плакал, что не любит Бога, как бы желал, тогда как так любил Его, что непрестанное носил в душе своей пламенное желание, чтобы один Бог славился в нём, сам же он был как ничто. Таковой не ведает, что такое он есть, и самыми похвалами, ему изрекаемыми не услаждается. Ибо в великом вожделении смирения, он не понимает своего достоинства, но служа Богу, как закон повелевает иереям, сильным некиим расположением к боголюбию окрадает память о своём достоинстве, негде во глубине любви к Богу укрывая присущее тому похваление в духе смирения, чтоб в помышлении своём всегда казаться пред собою некиим неключимым рабом, как совершенно чуждому требуемого от него достоинства, по сильному вожделению смирения. Так действуя, и нам надлежит бегать всякой чести, и славы, ради преизобильного богатства любви к Господу, столько нас возлюбившему.

14.
О том, кто в чувстве сердца любит Бога,
и как он, совершенно отрешаясь от любви к себе,
приходит в восхищённую любовь к Богу.

Кто любит Бога в чувстве сердца, тот познан есть от Него. Ибо поколику кто в чувстве сердца восприемлет любовь к Богу, потолику и сам пребывает в любви Божией. Почему таковой не перестаёт в сильном некоем рвении вожделевать просвещения в разуме и стремиться к нему с таким напряжением, что иной раз чувствует совершенное истощание самой силы костей своих, делаясь уже незнающим себя, но весь изменён и поглощён бывая любовию к Богу. Кто таков, тот и есть в животе сем, и не есть; так как ещё странствуя в теле своём, душевным движением в силу любви непрестанно отходит он к Богу — и странноприемлется у Него. Ибо непрестанно горя в сердце неистощимым огнём любви, он по необходимости сердечно прилепленным пребывает к Богу, совершенно отрешившись от любления себя силою сей к Богу любви. Аще бо, говорит, изумихомся, Богови: аще ли целомудрствуем, вам (2 Кор. 5, 13).

15.
Когда начинает кто любить ближнего,
и почему любовь плотская скоро истощается,
а любовь духовная — никогда.

Когда кто начнёт богато ощущать любовь к Богу, тогда в чувстве духовном начинает он и ближнего любить, и начавши, не престает: такова любовь, о коей говорят все Святые Писания. Любовь плотская, не будучи связана духовным чувством, как только представится какой даже незначительный повод, очень легко испаряется. Любовь же духовная не такова: но, хотя случится потерпеть какое огорчение, в душе боголюбивой, состоящей под воздействием Божиим, союз любви не пресекается: ибо возгревши себя теплотою любви к Богу, она тотчас возвращается к благому настроению и с великою радостию восприемлет любовь к ближнему, хотя бы и не малое от него получено было оскорбление, или понесёт большой вред; потому что тогда сладостию Божиею совершенно поглощается горечь разлада.

16.
О любви к Богу в чувстве сердца, как она приобретается;
также о совершенной любви, чуждой очистительного страха Божия,
и о другой любви несовершенной,
соединённой с очистительным страхом.

Никто не может возлюбить Бога от всего сердца, не возгрев прежде в чувстве сердца страха Божия; ибо душа в действенную любовь приходит после того уже, как очистится и умягчится действием страха Божия. В страх же Божий, со сказанным плодом от него, никто не может придти, если не станет вне всех житейских попечений; ибо только тогда, как ум успокоится в полном безмолвии и беспопечении, начинает спасительно воздействовать на него страх Божий, в сильном чувстве очищая его от всякой земной дебелости, чтоб таким образом возвесть его в полную любовь ко всеблагому Богу. Так что страх есть принадлежность праведных, только ещё очищаемых, в коих качествует средняя мера любви, а совершенная любовь есть принадлежность уже очищенных, в коих нет страха, так как совершенная любовь вон изгоняет страх (1 Ин. 4, 18). То же и другое бывает только у праведных, действием Духа Святого проходящих добродетели. Почему и Писание, где говорит: бойтеся Бога вси святии Его (33, 10), а где: возлюбите Господа вси преподобнии Его (Пс. 30, 24), — давая нам ясно уразуметь, что страх Божий свойствен только ещё очищающимся праведникам, с среднею, как сказано, мерою любви, праведникам же очистившимся свойственна совершенная любовь; и в них не бывает уже никакого страшливого помышления, а пребывает одно непрестанное горение и прилепление души к Богу, действием Духа Святого, как говорит Пророк: прильпе душа моя по Тебе, мене же прият десница Твоя (Пс. 62, 9).

17.
Как душа больная начинает исцеляться и действием страха Божия,
и как мало по малу доводится
до совершенного здравия любовию.

Как раны, случающиеся в теле, если не прочистить их и не подготовить, как должно, не чувствуют прилагаемых к ним врачами лекарств; а когда очищены бывают, чувствуют действие лекарств, и чрез то приходят в совершенное исцеление: так и душа, пока остаётся нерадивою и покрыта бывает проказою сластолюбия, страха Божия чувствовать не может, хотя бы кто непрестанно толковал ей о страшном и неумытном судилище Божием; а когда начнёт действием полного к себе внимания очищаться, тогда начинает чувствовать, как живительное некое врачевство, страх Божий, пережигающий её, как в огне некоем, действием обличений, и таким образом мало по малу очищаясь, достигает наконец совершенного очищения. При сем в ней сколько прилагается любви, столько же умаляется страх, пока приидет в совершенную любовь, в коей, как сказано, нет страха, но совершенное бесстрастие, действием славы Божией производимое. Буди же нам в похвалу похвал непрестанную во первых страх Божий, а наконец любовь, — полнота закона совершенства во Христе.

18.
Душа, попечениями мирскими опутанная, не может любить Бога
и даже правильно судить о своём положении.

Душа, не освободившись от мирских забот, ни Бога не возлюбит искренно, ни диаволом не возмерзит, как достойно. Попечение о животе сем лежит на ней как тяжёлое покрывало, и ум её не может установить в себе своего о сем судилища, чтоб у себя самого ощутительно слышать безошибочные приговоры суда (совести). Почему всячески потребно удаление от мира.

19.
Что свойственно чистой душе.

Душе чистой свойственны слово независтное, рвение незлобивое и рачение о славе Господа непрестающее. Тогда (когда душа чиста) и ум верно установляет свои чаши (как установляются на весах чаши весовые), и трезвенным пребывает в своём о всём суждении, как на чистейшем и неподкупном судилище.

20.
Необходимо с верою соединять дела, и с делами веру.

Вера без дел, и дела без веры одинаково не могут быть одобрены. Верующему, чтоб доказать свою веру, должно приносить Господу дела. И отцу нашему Аврааму вера не была бы вменена в правду, если б он не привёл плода её — сына своего на жертву Богу.

21.
Какова вера без дел, и какова, любовию действующая.

Любящий Бога и верует искренно, и дела веры совершает преподобно. Верующий же только, а не пребывающий в любви и самой той веры, которую кажется имеющим, не имеет. Он верует с некою легкотою ума, не нося в себе действенного (установляющего его на едином) отвеса преславной любви. Только вера, любовию действующая (Гал. 5 , 6) есть великая главизна добродетелей.

22.
Не следует любопытно исследовать глубину веры.

Исследующий глубину веры обуревается волнами помышлений; а созерцающий её в простосердечном расположении наслаждается сладостною внутреннею тишиною.

Глубина веры, будучи водою забвения, не терпит, чтоб в неё смотрели, или её узревали любопытными помышлениями. Будем же в простоте ума плыть по водам сим, чтоб таким образом доспеть в пристань воли Божией.

23.
Когда душа не может чувством сердца или вкусом
ощущать вони благ небесных,
хотя бы сильно того желала.

Никто не может искренно любить или веровать иначе, как если он не имеет себя самого осудителем себя. Ибо когда совесть наша тревожима бывает своими обличениями, тогда уму не попускается чувствовать благоухания премирных благ, но он тотчас же раздвояется сомнением: в силу предшествовавших опытов веры тёплым движением вожделенно устремляется он к ним, но уже не может любовно восприять их в чувстве сердца, по причине, как я сказал, частых угрызений обличающей совести. Впрочем если мы очистим себя теплейшею молитвою и вниманием, то опять улучим сие вожделенное благо, ещё с большим опытным в Боге вкушением его.

24.
О двояком чувстве телесном и духовном,
и как надлежит возбуждать духовное чувство ко вкушению небесного.

Как к видимым нам благам невольно некако влекут нас телесные чувства: так к благам невидимым обыкновенно руководит нас чувство умное — духовное, когда вкусит божественной благости. Всё вожделевает сродного себе; душа, как бестелесная, — небесных благ, а тело, как персть от земли, — земных сластей. Итак, в состояние опытно вкушать невещественное незаблудно достигнем мы, если трудами утончим перстное тело своё.

25.
Чувство душевное в действовании своём
было едино в состоянии невинности; грехопадением оно раздвоилось,
а благодать Святого Духа опять возводит его в простоту единства.

Что чувство естественное одно, сему научает нас самое действо (энергия) святого ведения (просвещённый благодатию разум). Преступлением Адамлим оно разделилось на два действа (энергии); но Святым Духом оно опять соделывается единым и простым. Этого однакож никто не может увидеть в себе, кроме тех одних, которые, в чаянии будущих благ, охотно отрешаются от благ жизни сей, и воздержанием иссушают всякое вожделение телесных чувств. Ибо только в таковых ум, по причине полного беспопечения, здраво и бодренно совершая свои движения, может чувством неизреченно вкушать божественную благостыню, и в то же время по мере своего преспеяния сообщать свои радости и телу, безмерным некиим словом в любви изъявляя своё обрадование исповеданием, говоря: на Того упова сердце мое, и поможе ми: и процвете плоть моя, и волею исповемся Ему (Пс. 27, 7). Таковое обрадование, бывающее в сем случае в душе и теле есть нелестное напоминание о вечно нетленном житии.

26.
Надобно блюсти ум несмущённым,
чтоб различать верно помыслы, от Бога ли они, или от диавола.

Подвизающимся надобно всегда соблюдать мысль свою неволнующеюся, чтобы ум верно мог различать набегающие помыслы, и различая, добрые и богопосланные влагал в сокровищницу памяти, а непотребные и демонские извергал вон из влагалищ естества. И море, когда стоит покойно, бывает видно для рыболовов до самых последних глубин своих, так что тогда не укрывается от них ни одна почти из движущихся там живых тварей; когда же оно взволновывается ветрами, тогда скрывает в непроницаемой мутности своей то, что во время приятной тишины щедро давало видеть; от чего в ту пору искусство рыболовные хитрости устрояющих остаётся без дела. Это же случается претерпевать и созерцательному уму, особенно когда глубина души возмущается гневом неправедным.

27.
Почему мало вполне знающих падения свои,
и что нужно для достижения сего.

Очень немного таких, которые точно знают все свои падения, и которых ум никогда не отторгается от памятования о Боге. Как телесные наши очи, когда здравы, могут всё хорошо видеть до малейших комарей и мушек, летающих в воздухе; а когда бывают запорошены, или влажным чем покрыты, тогда что велико и всегда им встречается, то видят, хоть слабо, а что мало, того совсем не ощущают чувством зрения: так и душа, когда вниманием к себе прогонит омрачение, случающееся с нею от миролюбия, тогда и малые свои падения почитая очень великими, слёзы к слезам прилагает с великим благодарением, сокрушаясь о том, — как сказано: праведнии исповедятся имени Твоему (Пс. 139, 14); а когда одержима бывает миролюбивым расположением, тогда если совершит убийство, или другое что достойное наказания, чувствует ещё немного, других же падений никаких и заметить не может, даже нередко почитает их за добродетели, и не стыдится с жаром защищать их, несчастная.

28.
Как Святой Дух очищает душу,
и что должны мы делать для сего.

Очистить ум только Духа Святого есть дело. Ибо если не приидет Крепльший Сей, не поймает и не свяжет хищника оного (Лук. 11, 22), то похищенное им никак не может быть высвобождено. Подобает убо всякими добродетелями, наипаче же миром душевным упокоевать в себе Духа Святого, чтоб иметь в себе светильник разума всегда светящим; потому что, когда он непрестанно светит в сокровенностях души, тогда не только явны бывают в уме даже малые тёмные прилоги бесовские, но и бездейственны и неустойчивы, будучи обличаемы Святым оным и преславным Светом. Почему Апостол и говорит: Духа не угашайте (1 Сол. 5, 19), т. е. не оскорбляйте (Еф. 4, 30) благостыни Святаго Духа злыми делами или помышлениями, чтоб не лишиться всепобедительного оного светильника. Ибо не присносущный и животворный угасает при сем Дух, но Его опечаление или лучше отвращение оставляет ум наш ожестелым и чуждым света ведения.

29.
О единости чувства душевного прежде греха
и разделении его по причине греха, — и о том, когда желание неразумное
соединяется и бывает согласно с разумным.

Едино есть, как я сказал, естественное в душе чувство [ибо известные пять телесных чувств суть особое дело; они служат потребностям тела, как научает нас всесвятой и человеколюбивый Дух Божий]; но оно ныне в проявлениях движений души разделяется на двое, по причине поползновения на недоброе, приразившееся к уму чрез преслушание. Почему, то оно влечётся страстною частию души, — от чего мы сладостно сочувствуем благам житейским; то соуслаждается разумному мысленному её движению, — поколику ум наш, когда мы целомудрствуем, с вожделением устремляется тещи к небесным красотам. Если потому мы придём в навык презирать блага мира сего, то сможем наконец и земное вожделение души привести в согласие с разумным её настроением, в силу общения Духа Святого, сие в нас домостроительствующего. Ибо если Его Божество действенно не озарит сокровенностей нашего сердца, то мы не возможем нераздельным чувством, т. е. всецелым расположением души вкусить небесного блага.

30.
Когда и как чувством ума
различаются истинные утешения от ложных.

Чувство ума есть вкус его, верно различающий духовные вещи. Как телесным нашим чувством вкуса в здравом состоянии не погрешительно различая хорошее от нехорошего, приятного желаем (от неприятного же отвращаемся): так и ум наш, когда начинает действовать в добром настроении и в полном беспопечении о преходящем, может богато ощущать божественное утешение и ни мало не быть увлекаемым ничем противным тому. Ибо как тело, земных вкушая сластей, приобретаем опытность в чувстве сем безошибочную: так и ум, когда поднимается выше плотского мудрования, может нелестно вкушать и различать утешение Святого Духа, как говорится: вкусите и видите, яко благ Господь (Пс. 33, 9), и имея память о сем вкушении по действу любви не забвенною, не погрешительно различать лучшее, по слову Св. Апостола: и о сем молюся, да любовь ваша паче и паче избыточествует в разуме и во всяком чувстве, во еже искушати вам лучшая (Фил. 1, 9).

31.
О ложном утешении сатаны,
напускаемом во время упокоения сном,
и как ум рассеявает его тёплым призыванием имени Иисуса
и самого сатану обращает в бегство.

Когда ум начнёт ощущать благодатное утешение Святого Духа, тогда и сатана своё влагает в душу утешение в кажущемся сладким чувстве, во время нощных успокоений, в момент тончайшего некоего сна (или засыпания). Если в это время ум окажется держащим в теплейшей памяти святое имя Господа Иисуса, и как верным оружием против прелести, воспользуется сим пресвятым и преславным именем; то лукавый обольститель оный тотчас удаляется, но за то возгорается наконец бранию против души своим лицем (а не помыслами). Так ум, точно распознавая обманчивые прелести лукавого более и более преуспевает в различении духовных вещей.

32.
О добром утешении души,
в бодрственном ли состоянии или во время успокоения сном бывающем,
и как сатана покушается во время сна
прельстить душу ложным утешением.

Благое утешение бывает или в бодрственном состоянии тела, или при погружении его в сон, когда кто в тёплом памятовании о Боге, как бы прилеплен бывает любовью к Нему; а утешение обманчивое, прельстительное, как я сказал, бывает всегда в то время, как подвижник приходит в тонкое некое дремание, или забытье, при памятовании о Боге посредственном. То, происходя от Бога, явно влечёт души подвижников благочестия к любви Божией в сильном излиянии душевных чувств; а это обыкновенно обвевает душу некиим ветром обманчивой прелести и во время сна телесного покушается похитить чувство вкушением чего-то приятного, несмотря на то, что ум в известной мере здравствует в отношении к памятованию о Боге. — Итак, если, как я сказал, ум окажется в такое время трезвенно памятующим о Господе Иисусе, то тотчас рассеявает это обманчиво кажущееся приятным дыхание врага, и с радостию выступает на борьбу с ним имея готовое против него оружие, по благодати, в прехвальной опытности своей духовной.

33.
Как радость о Духе Святе распознаётся от лживой бесовской,
и когда диавол приступает к обольщению лживым утешением.

Если душа неколеблющимся и немечтательным движением воспламенится к любви Божией, влеча некако в глубину сей неизреченной любви и самое тело, — в бодрствовании ли то, или, как я сказал, при погружении в сон воздействуемого святою благодатию подвижника, между тем как душа совершенно ни о чём другом ни помышляет, кроме того одного, к чему возбуждена; — то ведать надлежит, что это есть действо Святого Духа. Будучи вся преисполнена приятных чувств от неизреченной оной божественной сладости, она и не может в ту пору помышлять ни о чём другом, а только чувствует себя обрадованною неистощимою никоею радостию. Если же при таком возбуждении, ум восприимет колебание некое сомнительное, или нечистое какое помышление, и если при сем Святым Господним именем будет пользоваться для отвращения зла, а не паче по одной любви к Богу; — то ведать надлежит, что утешение то — от прельстителя, и есть только призрак радости. Радость такая со вне навевается, и является не как качество и постоянное расположение души; видимо, тут враг хочет опрелюбодействовать душу. Видя, что ум начинает проявлять верную опытность своего чувства, он и своими некиими утешениями, кажущимися благими, подступает утешать душу, в ожидании, что она, будучи развлекаема этою блажною макротною сластию не распознает своего смешения с обольстителем. По сим признакам можем мы распознавать духа истины и духа лестча (1 Ин. 4, 6). — Никому впрочем невозможно ни божественной благости чувством вкусить, ни горести бесовской ощутительно испытать; если кто не удостоверится в себе, что благодать во глубине ума его сотворила себе обитель, а злые духи гнездятся негде окрест членов сердца. Бесы же отнюдь не хотят, чтоб люди как-нибудь удостоверялись в этом, дабы ум, верно зная это, не вооружался против них непрестанною памятию о Боге.

34.
О двоякой любви — естественной и духовной (благодатной)
и об отличиях каждой.

Есть любовь в душе естественная, и есть от Святого Духа в неё изливаемая. Та, если захотим, приходит в соразмерное движение и от нашей воли; почему удобно расхищается злыми духами, коль скоро перестаём в усиленном напряжении держать своё произволение. А эта так пламенит душу любовию к Богу, что все части души прилепляются к неизреченной сладости божественного возлюбления в безмерной некоей простоте расположения; ибо тогда ум, как бы чреват бывая от духовного (благодатного) действа (энергии) источает обильный некий поток любви и радования.

35.
О благодати Божией, как она умиряет
волненные движения души.

Как море волнуемое, когда возливают на него елей, обыкновенно стихает, потому что тучность елея, препобеждает силу воздымающей волны бури: так и душа наша, умащаемая благодатию Святого Духа, сладостною исполняется тишиною; потому что, — по слову Пророка: обаче Богови повинися душе моя (Пс. 61, 6), — тогда к обрадованию её пресекается всякое в ней волнение, уступая приосеняющей её благостыне Духа, и порождаемому тем бесстрастию. Почему какие бы потрясения ни покушались в ту пору произвести в душе бесы, она пребывает мирствующею в себе и всякого полною радования. Но в такое состояние никто не может придти, ни пребывать в нём, если не будет непрестанно отрезвлять и услаждать душу свою страхом Божиим; ибо страх Господень приносит подвизающимся некий вид непорочности и чистоты. Страх Господень чист, говорит Пророк, пребываяй в век века (Пс. 18, 10).

36.
Как и когда душа может ощутить славу Божию;
и о лживости диавола, показывающего иногда свет,
или нечто похожее на свет.

Никто, слыша о чувстве ума, да не воображает, будто слава Божия является ему чувственно. Мы говорим, что душа, когда бывает чиста, неизреченным некиим вкушением ощущает божественное утешение, но не так, чтоб при сем чувственно являлось ей что-либо из невидимого; ибо ныне мы верою ходим, а не видением, как говорит блаженный Павел (2 Кор. 5, 7). Почему, когда кому-либо из подвизающихся явится свет, или зрак какой огневидный, или глас, пусть он ни под каким видом не принимает за истинное такое явление. Ибо это явно есть прелесть вражия, — и многие, с которыми это случалось, по неведению, сбивались с пути истинного. Мы же знаем, что пока живём страннически в тленном теле сем, устраняемся от Бога (2 Кор. 5, 6), — т. е. не имеем возможности видимо видеть ни Его, ни дивных вещей Его пренебесных.

37.
О снах, Богом посылаемых,
и диаволом навеваемых и о разности их.

Сны являющиеся душе по любви Божией, суть необманчивые указатели здравия душевного. Они не изменяются из одного образа в другой, не наводят страха, не возбуждают смеха, или внезапного опечаления, но приступают к душе со всею тихостию, и преисполняют её духовного радования; почему душа, и по пробуждении тела, со всем вожделением ищет этого испытанного во сне обрадования. У бесовских мечтаний всё бывает противно сему, — не пребывают они в одном и том же образе, и вида своего не показывают долго не смятенным; потому что тем, чего нет в их произволении, но что заимствуют они из своей только лживости, долго довольствоваться они не могут. При этом они много говорят и обещают великого, а ещё больше угрозами стращают принимая на себя нередко вид воинов; иногда припевают душе и что-нибудь льстивое с шумным криком. Ум, когда чист бывает, скоро распознаёт их, и — иногда мысленным напряжением пробуждает тело, а иногда охотнее остаётся в том же положении, радуясь, что возмог распознать их лукавство и в том же сне обличая их, и тем подвигая их на великий против себя гнев. — Бывает впрочем, что и добрые сны не радость приносят душе, а печаль некую сладостную, и слезу неболезненную. Это случается с теми, которые преуспели уже в великом смиренномудрии.

38.
О добродетели неверования никаким снам.

Мы изложили, как различать сны хорошие и худые, основываясь на том, что сами слышали от опытных старцев. Да довлеет однакож нам паче, как великая добродетель, то правило, чтоб отнюдь не верить никакому сонному мечтанию. Ибо сны наибольшею частию бывают ничто иное, как идолы помыслов, игра воображения, или ещё, как я уже говорил, бесовские над нами наругания и забавы. Если, держась сего правила, мы иногда не примем такого сновидения, которое послано будет нам от Бога, то не погневается за это на нас любвеобильный Господь Иисус, ведая, что мы дерзаем на это из опасения бесовских козней. Ибо хотя предреченный способ различения снов верен; случается однакож, что душа, по некоему восхищению вражьему нечувствительно, и непроизвольно будучи осквернена, — без чего, как думаю, никто не обходится, — теряет след верного различения и верит снам недобрым, как добрым.

39.
Пример в доказательство того,
что Бог никому не ставит в вину
неверия посылаемым от Него снам.

Да послужит нам в доказательство сказанного следующий случай: господин после долгого отсутствия, возвратясь домой, стоит ночью у ворот и зовёт раба, чтоб отворил; раб, не распознавая точно, господин ли это, решительно отказывает ему в этом, боясь, чтоб, обманувшись сходством голоса, не впустить злодея, и не сделаться предателем вверенного ему господином имущества; и господин, когда настал день, не только не разгневался за это на него, но напротив великими превознёс его похвалами, что голос его самого счёл обманом, не желая утратить что либо из его имущества.

40.
О видении душею духовного в себе света,
о светах вражеских и о том, как сделать,
чтоб, живя в мире быть чужду мира.

Что ум наш, когда начнёт в нём ощутительно действовать божественный свет, соделывается весь светлым, так что сам богато видит сей, сущий в нём, свет, в этом не должно сомневаться. Так всегда бывает, коль скоро душа сильно возгосподствует над страстями. Но бывает, что нечто подобное призрачно является в уме и от злокозненной вражеской, то как свет, то как огнь, как учит божественный Павел, говоря, что и сатана иногда преобразуется в Ангела светла (2 Кор. 11, 14). Почему не должно в такой надежде (т. е. в надежде видеть свет в себе), приступать к прохождению подвижнического жития, чтоб сатана не нашёл по этому души предуготованною к восхищению её в прелесть и не восхитил в самом деле. Но должно то одно иметь при сем в виду, чтоб достигнуть любви к Богу всем чувством и с полным удостоверением сердечным, — что и есть любить Бога всею душею, всем сердцем и всем помышлением (Лк. 10, 27). В ком действуется сие благодатию Божиею, тот, живя в мире, чужд бывает мира.

41.
О послушании, — что оно есть величайшая из добродетелей,
есть дверь любви и предводительница всех добродетелей.

Послушание есть, как достоверно известно, первое в числе вводных (новоначальных) добродетелей добро; ибо оно отсекает кичение, и порождает в нас смиренномудрие. Почему бывает входною дверию любви ко Христу — Богу для тех, кои с сердечным расположением держатся его. Отложив его Адам ниспал во глубину ада. Господь же возлюбил его, в силу домостроительства нашего спасения, послушлив был Отцу Своему даже до креста и смерти (Фил. 2, 8), — и это тогда, как ни в чём не меньше был величества Его, — чтоб, Своим послушанием загладив вину преслушания человеческого, тех, кои поживут в послушании, возвесть к блаженной и вечнующей жизни. Итак, тем, кои восприемлют борьбу с гордынею диавольскою, прежде всего должно возревновать о сей добродетели, — и она, предшествуя, незаблудно покажет им потом все стези добродетелей.

42.
О том, что воздержание должно держать во всём,
чтоб не одни телесные стяжать добродетели,
но и те, кои очищают внутреннего человека.

Воздержание есть принадлежность всех добродетелей; почему подвизающийся должен от всего воздерживаться (1 Кор. 9, 25). Как, когда отнят будет какой-нибудь наималейший член человеческого тела, весь вид человека делается безобразным, как ни будь мало то, чего в нём недостаёт: так и когда кто об одной лишь какой вознерадит добродетели, расстраивает всё благолепие воздержания, хотя и не видит того. Почему должно не только телесные люботрудно проходить добродетели, но и те, которые имеют силу внутреннего нашего очищать человека. Ибо какая польза тело соблюдать девственным, когда душа блудодействует с бесом непослушания? Или как увенчается тот, кто от чревоугодия и всякой другой похоти телесной блюдёт себя, а о кичении и славолюбии не брежёт, не стерпевая даже и малейшего оскорбления; тогда как ведает, что свет правды имеет уравновесить чашу (воздаяния) с делами правды только тех, кои совершали их в духе смирения?

43.
О пользе и образе хранения воздержания в пище.

Все бессловесные похоти подвизающимся так должно возненавидеть, чтоб эта ненависть к ним обратилась у них в навык. Воздержание же в пище так надлежит соблюдать, чтоб никто никогда не доходил до почитания мерзким какого-либо из яств. Это бесовское дело и есть клятвы близ. Ибо мы не потому воздерживаемся от некоторых яств, что они по природе злы, — да не будет! — но для того, чтоб воздерживаясь от них, соразмерно укротить пламенеющие члены плоти; аще же и для того, чтоб остающаяся у нас от потребления пища, была обращаема в удовлетворение насущной нужды бедных, — что есть признак искренней любви.

44.
Как сделать, чтоб легко было отказываться
от сласти яств и других удовольствий.

От всего предлагаемого для ястия и пития есть и пить со благодарением Богу, нисколько не противно закону ведения; ибо вся в созданиях Божиих добра зело (Быт. 1, 31). Но самоохотно воздерживаться от многоядения и сладкоядения весьма благоразумно и премудро. — Только отказываться так самоохотно от предлежащих сластей мы не можем, если самым делом и опытом не вкусим божественной сладости всем чувством.

45.
Об избегании излишнего воздержания,
чтоб тело оставалось крепким для подвигов духовных.

Как множеством яств обременено будучи, тело наше делает ум каким-то беспечным и неподвижным: так и будучи измождено чрезмерным воздержанием соделывает созерцательную часть души унылою и несловолюбивою (м. б. неохочею рассуждать). Подобает убо образ питания телесного соразмерять с состоянием сил и крепости тела: когда оно здорово, утеснять его, сколько потребно, а когда немоществует, послаблять ему несколько. Подвизающемуся не следует расслабевать телом, но быть в силе, сколько требуется для подвига, чтоб хотя телесными трудами очищалась надлежаще и душа.

46.
Об умалении обычной строгости воздержания
по случаю прихода братий или других странников.

Когда, при приходе каких-либо братий, или какого-либо странника, тщеславие, пользуясь сим случаем, придёт в движение и, надымая нас своим ядом, станет подстрекать не нарушать своего о пище — устава; тогда наипаче благопотребно послабить несколько меру обычного пищеприятия. Ибо таким образом мы и беса отошлём от себя с оплакиванием безуспешности своего покушения, и закон любви рассудительно исполним, и тайну воздержания нашего чрез послабление его сохраним невыказанною.

47.
О посте и других телесных добродетелях, —
что они одни без сердечного благонастроения
не имеют цены пред Богом.

Пост, хотя как орудие, благоустрояющее хотящих к целомудрию, имеет цену, но не пред Богом. Почему подвижникам благочестия не должно высокоумствовать по поводу его, но от единой веры в Бога чаять достижения своей цели. И мастера по какому-либо искусству в совершенстве своей искусности удостоверяют не добротностию своих орудий, но терпеливо заканчивают какое-либо изделие, и оно уже служит показателем, насколько они искусны в своём мастерстве.

48.
О пользе умеренности в питии
для духовного в душе плодоношения.

Как земля умеренно напояемая, с большим приплодом изращает вметаемое в неё чистое семя, а упояемая слишком обильными дождями приносит только терния и волчцы: так и земля сердца, когда употреблением вина в меру, естественные свои семена являет чистыми, а всеваемые в неё Духом Святым износит добролиственными и многоплодными; когда же чрез меру одождим её многопитием, износит только терния и волчцы всеми помыслами своими.

49.
О неумеренности в питии,
как она вызывает срамные похотения.

Когда ум наш плавает в волнах многопития, тогда не только на образы во сне представляемые ему бесами смотрит страстно, но и сам в себе рисуя некие красивые лица, такими мечтаниями своими, как какими живыми существами, услаждается с раждежением. Ибо когда похотные части тела разогреются от винной теплоты, тогда нуждение некое налегает на ум представлять в себе сластолюбно такие тени страсти. Почему надлежит нам, соблюдая мерность, избегать вреда от излишества бывающего. Тогда ум, не имея подвигающей его на живописание греха сласти, пребывает весь немечтательным и, что ещё лучше, бессластным.

50.
Об избегании употребления раздражающих аппетит напитков,
искусственно приготовляемых.

Желающим укротить воздымающиеся члены тела не должно касаться искусственно приготовляемых напитков, которые хитрецами такого изобретения называются предпитием по той причине, что они обыкновенно пролагают в чрево путь множеству яств. Ибо не только качество их бывает во вред подвизающимся телам, но и самое безмысленное смешение входящих в их состав веществ, сильно поражает богобоязненную совесть. Ибо чего такого не достаёт в естестве вина, чтоб нужда належала примешением разных сластей смягчать его крепость?

51.
Чему хотел научить Господь,
прияв на Кресте оцта из губки,
надетой на трость.

Господь наш, и сего священного (подвижнического) жития учитель, Иисус Христос оцтом был напоен во время страдания Своего от тех, кои служили повелениям диавола, чтоб оставить нам, как мне кажется, ясный образец, с каким расположением должны мы проходить священные подвиги. Сим Он как бы сказал: подвизающимся против греха не должно употреблять сладких яств или питий; но паче должно терпеливо переносить горечь брани. Можно приложить и значение иссопа к губке, чтоб чрез тот и другую совершеннее представить образ нашего очищения. Тот, как вещь жёсткая, представляет свойство подвигов, а эта, как вещь, употребляемая при омовениях, напоминает о полном совершенстве очищения.

52.
Духовным не следует ходить в баню; и почему.

Ходить в баню никто не сочтёт грешным, или неразумным; но воздержания ради удаляться и от этого, я называю делом и мужественным и целомудреннейшим. Ибо в таком случае ни тело наше не разблажается сластным оным омовением, ни в душе не возбуждается воспоминание о бесславном обнажении Адама, чтоб подобно ему заботиться о листвиях для прикрытия второй срамоты обнажения. Особенно это необходимо для нас, которые недавно высвободясь из пагубного растления жизни сей должны всячески стараться пребывать в неразлучном единении с красотою целомудрия непорочною чистотою своего тела.

53.
Почему в киновиях надо приглашать врача
для излечения болезни; и что в таких случаях
должно делать живущим уединенно в пустыни.

Врача приглашать во время недугов ничто не препятствует. Бог провидел, что будет нужда во врачевательном искусстве и благоволил, чтоб оно наконец составилось на основании опытов человеческих; для того наперёд дал бытие и врачевствам в ряду творений. Впрочем не на них должно полагать надежду уврачевания, но на истинного нашего врача и Спасителя, Иисуса Христа. Это однакож я говорю тем, которые жизнь подвижническую проводят в киновиях или в городах, по той причине, что они, судя по течению приключающихся с ними обстоятельств, не всегда могут иметь непрестающим действо веры, будучи окружены любовию, — а то — и по той, чтоб не впадали они в тщеславие и в искушение диавола, по которым некоторые из них при многих объявляют, что не имеют нужды во врачах. Если же кто отшельническую жизнь проводит в местах пустынных с двумя или тремя единонравными братиями, то каким бы недугам ни подвергался он, да предаст себя Единому Господу, целителю всякой нашей болезни и немощи. По Господе он в самой пустыни имеет довольное утешение в болезнях. К тому же, как действо веры может у него не оскудеть никогда, так и выставить напоказ свою добродетель терпения не имеет он возможности, будучи прикрыт доброю завесою пустыни. Для сего-то Господь и вселяет единомысленныя в дом (Пс. 67, 7).

54.
Что показывает малодушие в болезнях,
и что благодушие.

Когда мы крайне тяготимся приключающимися нам расстройствами телесного здравия, ведать должно, что душа наша ещё порабощена телолюбию. Почему как вещественных вожделевая услаждений, не хочет она отрешиться от житейских благ, так великою почитает тяготою — не иметь по причине болезней возможности пользоваться приятными для плотской жизни вещами. — Если же она с благодарностию переносит прискорбности из-за болезни, то это знак, что она недалеко от пределов бесстрастия. Почему с радостию ожидает она тогда и самой смерти, как виновницы вступления в истинную жизнь.

55.
Что потребно, чтобы душа не услаждалась благами сего мира,
а паче желала разрешиться от тела.

Душа не возжелает разрешиться от тела, если не сделается совершенно равнодушною к воздуху сему (— т. е. ко всему житейскому и мирскому). — Все чувства телесные сопротивляются вере, так как чувства вкушать ищут только настоящего — присущего, а вера обещает богатство благ будущих. Почему подвизающемуся никогда не подобает помышлять ни о древесах ветвистых и тенистых, ни об источниках добротечных, ни о лугах доброцветных, ни о домах благолепных, ни о беседах с родными приятных, — равно как воспоминать и о богатых приношениях, если случалось быть ими почтенным. Но ему надлежит тем, что необходимо пользоваться с благодарностию, жизнь же сию почитать некиим странническим путём, чуждым всякого плотского утешения. Ибо только таким образом стеснив свою мысль, возможем мы обратить её всю на стезю, ведущую в живот вечный.

56.
Как не мерное пользование телесными чувствами
затрудняет памятование о Боге и заповедях Его,
и как избегнуть сего зла.

Что зрение, вкус и прочие чувства рассеявают память сердца, когда пользуемся ими без меры, об этом первая возвещает нам Ева. Ибо пока не взглянула она на заповеданное древо сластолюбно, дотоле тщательно помнила заповедь Божию: чего ради как бы покрываемая крылами любви Божией, не ведала она и наготы своей. Когда же воззрела на то древо сластолюбно, коснулась его с великим похотением и наконец вкусила от плода его с неудержимым вожделением; тотчас восприяла склонность к плотскому самоуслаждению и как обнажённая сочетавшись с сею страстию, всё своё вожделение предала взысканию вкушения настоящих утех, примесивши по действию видимой привлекательности плода, к своему падению и падение Адама; вследствие чего уму человеческому стало затруднительно памятовать о Боге, или о заповедях Его. Мы же, всегда с непрестанною памятию о Боге взирая во глубину сердца своего, будем проводить сию, падкую на прелести жизнь, как слепые очами; ибо любомудрию воистину духовному свойственно сохранять не парительным присущий в нас позыв видеть красное еже видети. Этому и многоопытнейший Иов научает нас, говоря: аще и в след ока моего иде сердце мое (Иов 31, 7). Такое действование есть верный признак крайнего воздержания.

57.
Как бывает, что ходящий духом
не ведает вожделений плотских,
и диавол тщетно искушает его чистоту.

Всегда пребывающий в сердце своём, далёк от всех красных жизни сей вещей; и ходя духом похотей плотских изведывать не может. Поелику таким образом таковой шествие своё совершает в ограждении добродетелями, сии самые добродетели имея как бы привратными стражами своего града чистоты; то все козни бесов против него остаются безуспешными, хотя иной раз стрелы сей общей всем похоти достигают даже до окон естества.

58.
Об унынии, нападающем иногда по отгнании похотений плотских, —
каково оно и как его прогонять.

Когда душа начнёт уже не похотевать красных земных вещей, тогда прокрадывается в неё большею частию некий унывный дух, который ни охотно потрудиться в служении слова не допускает её, ни твёрдого желания будущих благ не оставляет в ней, ещё же и эту привременную жизнь представляет крайне непотребною, как не имеющую достойных дел добродетели и самое ведение уничижает, как дарованное и другим многим, или ничего особенного нам не возвещающее. Сей тепло-хладной и разленяющей страсти мы избежим, если в крайне тесные вставим пределы нашу мысль, держа во внимании одну память Божию; ибо только таким образом дух, востекши в свойственное ему горение может отгнать от себя неразумное оное разленение.

59.
Коль велика помощь в духовном подвиге
от непрестанного тёплого поминания имени Иисусова
во глубине сердца.

Ум наш, когда памятию Божиею затворим ему все исходы, имеет нужду, чтоб ему дано было дело какое-нибудь, обязательное для него, в удовлетворение его приснодвижности. Ему должно дать только священное Имя Господа Иисуса, Которым и пусть всецело удовлетворяет он свою ревность в достижении предположенной цели. Но ведать надлежит, что, как Апостол говорит, никтоже может рещи Господа Иисуса, точию Духом Святым (1 Кор. 12, 3). С нашей стороны требуется, чтоб сказанное речение (Господи Иисусе Христе и проч.) умом в себе утесняющимся непрестанно было изрекаемо в сокровенностях его так, чтоб при этом он не уклонялся ни в какие сторонние мечтания. Которые сие святое и преславное имя непрестанно содержат мысленно во глубине сердца своего, те могут видеть и свет ума своего (ясность мысли, или определённое сознание всех внутренних движений). И ещё: сие дивное Имя, будучи с напряжённою заботливостию содержимо мыслию, очень ощутительно попаляет всякую скверну, появляющуюся в душе. Ибо Бог наш огнь поядаяй есмь всякое зло, как говорит Апостол (Евр. 12, 29). Отсюда наконец Господь приводит душу в великое возлюбление славы Своея; ибо преславное то и многовожделенное Имя, укосневая чрез памятование о нём ума в тёплом сердце, порождает в нас навык любить благостыню Его беспрепятственно; потому что нечему уже тогда полагать тому препону. И сие-то есть бисер оный многоценный, который стяжевают, продав всё своё имение с неизреченною радостию об обретении Его.

60.
О двоякой радости, — начальной и совершенной,
и о слезах средних между ними.

Иная есть радость началовводная, и иная завершительная: та не непричастна мечтаний (о себе), а эта сильна смиренномудрием; посреди же их — печаль боголюбивая и неболезненный плач. Яко во множестве мудрости множество разума, и приложивый разум, приложит печаль (Екклес. 1, 18). Сего ради подлежит прежде началовводною радостию призвать душу к подвигам; потом предать её обличению и искушению истиною Духа Святого, как о прежде содеянных грехах, так и о содеваемых ещё поползновениях в самозабвении. Во обличениих бо о беззаконии наказал еси человека, и истаял еси, яко паучину душу его (Пс. 38, 12). Чтоб после того как обличение Божие искусит её, как в горниле, она восприяла действо немечтательной радости в тёплом памятовании о Боге.

61.
О забвении Бога и восстановлении памятования о Нём,
о причинах первого, и средствах ко второму,
и о высшем его проявлении.

Когда душа возмущается гневом, или отягчается многоядением, или сильною печалию омрачается, тогда ум не может держать памятования о Боге, хотя бы и понуждаем был к тому как-нибудь. Ибо весь будучи омрачён лютостию сих страстей, бывает он тогда совершенно чужд собственного чувства; почему желание не имеет где наложить свою печать, чтоб чрез то ум мог носить незабвенным и неизменным вид богомыслия, так как тогда память его огрубевает по причине суровства страстей. — Когда же она бывает свободна от таких возмущений, тогда, если иногда и успеет забвение на мгновение украсть мысль о возлюбленном Господе, ум, восприяв свою энергию и живость, тотчас опять с жаром емлется за многовожделенную оную и спасительную ловитву; ибо тогда сама благодать и сбогомысльствует душе и совзывает: Господи Иисусе Христе! подобно тому, как мать, уча дитя своё многократно повторяет вместе с ним Имя — Отец, пока не доведёт его до навыка, вместо всякого другого, подсильного дитяти слова, ясно произносить — Отец, даже и во сне. Посему Апостол говорит, — что Сам Дух способствует нам в немощах наших; о чесом бо помолимся, якоже подобает не вемы, но Сам Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными (Римл. 8. 26). Ибо, так как мы младенчествуем пред совершенством сей молитвенной добродетели; то всеконечно имеем нужду в Его помощи; чтоб, когда неизреченная Его сладость обымет и усладит все наши помыслы, мы всем расположением подвиглись памятовать о Боге и Отце нашем и любить Его. Почему, как тот же дивный Павел говорит, о Нем вопием: Авва Отче (Рим. 8, 15), когда Им благонастрояемы бываем призывать Бога Отца.

62.
О гневе, — когда и как можно допускать его.

Гнев больше всех других страстей обыкновенно встревоживает и в смятение приводит душу; но есть случаи когда он крайне для ней полезен. Так, когда несмущённо гневаемся на нечествующих, или другим каким образом бесстыдствующих, да спасутся, или по крайней мере устыдятся, тогда душе нашей доставляем то же что кротость; потому что в таком случае всячески споспешествуем целям Божией правды и благости. Также, когда поднимаются в душе женолюбивые движения, тогда, разгневавшись посильнее на этот грех, отрезвляем нередко душу и придаём ей мужескую силу противостоять ему. А что, находясь в крайнем расстройстве духа, можем мы, запретив гневно самому духу-расстроителю, возвышаться мудрованием даже над ужасами, коими хвалится подавлять нас смерть, в этом не должно сомневаться: что желая показать нам, Господь, при воскрешении Лазаря, сначала запретил в духе аду и ободрил себя и потом уже несмятенною волею как и всегда делал всё, что ни делал, возвратил телу Лазареву душу. Так что, как мне кажется, целомудрый гневъ дан естеству нашему создавшим нас Богом более как орудие правды; и если бы Ева воспользовалась им против змия, то не подпала бы пагубному действию страстного оного похотения. Почему полагаю, что пользующийся целомудро гневом по ревности к благочестию, более одобрительным окажется на весах праведного воздаяния, нежели тот, кто, по неподвижности ума, никогда не подвигается на гнев; так как у этого, его правитель человеческих мыслей и чувств остаётся необученным, а тот, на конях добродетели восседя, всегда в борьбе пребывает, и носится среди полчищ бесовских, непрестанно обучая в страхе Божием четвероконницу воздержания, которую Св. Писание назвало колесницею Израилевою, как находим в описании взятия на Небо божественного Илии (4 Цар. 2, 12). Иудеев первых Бог многоразлично обучал четырём добредетелям; почему и взят был на Небо таковой и толикий питомец мудрости (мужества, правды и воздержания³), конями имея, как мне кажется, сии добродетели свои, когда взял его дух в веянии огня.

63.
Совершенному в духовной жизни не подобает судиться.

Сподобившийся святого ведения и вкусивший сладости Божией ни тягаться никогда не должен (когда кто на него жалобу подаёт), ни сам поднимать против кого тяжбу, хотя бы кто стянул с него одежду, в которую одет: ибо правда властей века сего ниже правды Божией, — или лучше, она ничто пред правдою Божиею; да и какое различие между чадами Божиими и людьми века сего, если не то, что правда этих последних не идёт в сравнение с правдою тех первых; почему и называется та правдою человеческою, а эта правдою Божиею. Так и Господь наш укоряем противу не укоряше, и стражда не прещаше (1 Петр. 2, 23); а напротив не только снятие одежды перенёс в молчании, но, что несравненно выше, молился Отцу о спасении злодейски действовавших против Него. Люди же мира не перестанут тягаться, пока с лихвою не получат искомого от тех, с коими тягаются, особенно когда ищут роста на долг: так что их правда бывает часто началом великой неправды.

64.
Лучше предав терпимую неправду Суду Божию,
внимать молитве и хранению сердца, чем судиться.

Слышал я, как некие благочестивые говорят, что не должно всякому позволять расхищать то, что имеем для своего содержания и для упокоения бедных; чтобы, снисходя такому злу, не сделаться нам виновными во грехе обижающих нас, и особенно, когда терпим это от христиан. — Но так поступать ничто другое есть, как желать спасать больше своё, чем себя самих. Ибо, если я, оставя молитву и внимание своему сердцу, начну искать суда на обидевших меня и корпеть в сенях судилищ, то явно, что для меня искомое гораздо дороже собственного моего спасения, чтоб не сказать, и самой спасительной заповеди. И как явлюсь я последователем Евангельской заповеди, повелевающей мне: и от взымающаго твоя не истязуй (Лк. 6, 30), если, по слову Апостольскому, не стану с радостию принимать разграбление имений своих (Евр. 10, 34), когда она (заповедь) и того, кто по суду обратно получает, в чём насилован, не освобождает отъ греха лихоимания? Тленные (временные, или тленными о тленных вещах производимые судилища) не могут отменить нетленного Божия Суда; и виновный тем законам удовлетворять должен, которым подлежит его дело, и по которым ему следует защищаться. Доброе убо есть дело перетерпевать насилие от хотящих онеправдовать нас, и молиться о них, чтобы ради их покаяния, а не ради возвращения ими нам того, что они у нас похитили, отпущено было им прегрешение лихоимства. Ибо правда Божия хощет, чтоб мы самого лихоимца, а не олихоимствованное им, некогда прияли свободным от греха чрез покаяние.

65.
Продай всё и раздай бедным:
к сему паче всего располагает смирение.

Очень пригодно и паче всего душеполезно, познав истинный путь благочестия, тотчас всё своё распродать и раздать полученное от того нищим, по заповеди Господа, и не попускать себе, под видом желания всегда иметь возможность исполнять заповедь (о помогании бедным) преслушать сие спасительное повеление (о раздании за раз всего). От сего будет у нас, во-первых, доброе беспопечение, а отсюда потом не подлежащая наветам нищета, которая сама горнее мудрствует, и другим не подаёт повода к неправым искам на нас, когда у нас ничего уже не будет, чем мог бы воспламеняться огнь лихоимания у лихоимцев. Согреет же нас тогда, паче всех других добродетелей, смиренномудрие и в своих недрах упокоит, как нагих; подобно тому, как мать взяв на руки дитя своё, упокоевает и согревает его в объятиях своих, когда оно, по младенческой простоте своей, скинув одеяние своё, далеко отбрасывает его от себя, по великому незлобию своему находя более для себя приятною наготу, чем пестротную красоту одеяния своего. Ибо сказано: храняй младенцы Господь: смирихся и спасе мя (Пс. 114, 5).

66.
Всё раздать — путь к смирению.

Господь потребует от нас отчёта в милостыне подаянии, поколику кто имеет, а не поколику не имеет (1 Кор. 8, 12). Посему если я, в страхе Божием с горячим благорасположением, покорствуя повелению Господа, всё, что имел бы раздавать многие годы, раздам в короткое время, в чём ещё буду укоряем, когда уже ничего не имею? — Но скажет кто: (если всё раздадим) откуда же потом будут получать милостыню бедные, которые теперь кормятся от наших посильных подаяний? — Таковому вот какой приличен урок: не дерзай нечто укорное для Бога примышлять для прикрытия своего любоимания. Не оскудеют у Бога способы попечительно благоустроять создание Своё, как делал сие от начала. И прежде, чем сей или оный были возбуждены к милостыне подаянию, оставались ли бедные без пищи, или одежды? Будь убо уверен, что гораздо лучше, тотчас по познании истины, благостно иждить всё на послужение бедным, отринув внушаемое пристрастием к богатству неразумное мудрование и горделивость, и возненавидев свои похотения, — что и значит — возненавидеть душу свою: чтобы потом, не имея уже поводов радоваться в самовосхвалении постоянному раздаванию имений, унижали мы себя, как ничего доброго не делающие. Ибо пока изобилуем богатством, много услаждаемся раздаянием его, когда бывает на то охота, как с радостию исполняющие божественное повеление; когда же иждивим всё, исполняемы бываем смиренными и сокрушёнными чувствами, как ничего праведного не творящие. Вследствие сего душа в великом смирении возвращается в себя, чтобы чего не можем уже стяжевать каждодневным милостыне раздаянием, того сподобляться прилежною молитвою, терпением и смиренномудрием; ибо сказано: нищ и убог восхвалита имя Твое Господи (Пс. 73, 21). К тому же и дар богословствования никому не уготовляется от Бога, кроме тех, кои наперёд располагают себя от всего своего отрещись ради славы Евангелия Божия, чтоб в боголюбезной нищете благовествоватъ о богатстве Царствия Божия. Сие даёт разуметь рекший: уготовал еси благостию твоею нищему Боже, и присовокупивший к сему: Господь даст глагол благовествующему силою многою (Пс. 77, 11, 12).

67.
О даре богословствования, —
сколько и какие блага от него происходят.

Все дары Бога нашего добры вельми и всеблагоподательны; но ни один из них так не воспламеняет и не подвигает сердца к возлюблению Его благости, как богословствование. Ибо оно, будучи первейшим порождением благости Божией, первейшие и дары подаёт душе: во-первых, оно располагает нас с радостию презирать всякие приятные утехи житейские, так как в нём мы имеем вместо преходящих утех неизреченное богатство словес Божиих; а потом оно огненным некиим измененьем ум наш озаряет и чрез то делает его общником служебных духов. Достодолжно убо приготовившись, возлюбленные, потечем к сей добродетели, благолепной, всезрительной, всякое попечение земное посекающей, в озарении света неизреченного ум питающей словесами Божиими, и, — чтоб не говорить многословесную разумную душу к нераздельному общению с Богом — Словом благоустрояющей чрез св. Пророков. Да и в душах человеков, — о дивное чудо! — устроив богогласные песни, сия божественная невестоводительница поёт громко величия Божии.

68.
Почему ум наш не так скор на молитву,
как на богословское созерцание: и сколь необходима молитва
для преуспеяния в таком созерцании.

Ум наш большею частию мало расположен бывает к молитве, по причине утеснения его и ограничения молитвенною добродетелию; в богословствование же он охотнее вдаётся, по причине простора и неограничения божественных созерцаний. Итак, чтоб не давать хода его свободному в себе разглагольствованию и не поблажать его охоте безмерно предаваться выспренним парениям, будем упражняться наиболее в молитве, псалмопении и чтении Писаний, не презирая притом и толкования любомудрых мужей, коих словеса преисполнены истинным ведением веры. Действуя так, мы не только не дадим ему свои речения примешивать к благодатным словесам и не попустим ему, увлекаясь тщеславием, рассеяваться в парениях под действием самодовольства и словоохотливости; но и научимся сохранять его безмечтанным во время созерцания и все почти помышления его сделаем слезоточными. Упокоеваясь в себе в часы безмолвия, наипаче же упоеваясь сладостями молитвы, он не только делается свободным от указанных пред сим страстных движений, но и, паче обновляясь, силы восприемлет легко и безтрудно пребывать в божественных созерцаниях, преуспевая вместе с тем и в зрячем рассуждении (практической мудрости) с великим смирением. Ведать впрочем подобает, что молитва выше всякой широты созерцаний; сама же она свойственна только тем, кои во всяком чувстве и извещении преисполнены святою благодатию.

69.
Благодать в начале ощутительнейше действует на душу,
а потом сокращает своё действие и даже совсем сокрывает.
Как это благотворно для души.

Благодать в начале обыкновенно озаряет душу своим светом с сильным того ощущением; а когда успехи в духовно-христианской жизни подвинутся вперёд, тогда она большею частию неведомо для боголюбивой души свои совершает в ней таинства: чтобы после того (по умиротворении души) ввести нас в радовании на стезю божественных созерцаний, как будто бы мы только что призываемы были из неведения в ведение, посреди же подвигов (об умирении души от страстей) блюсти наш помысл не тщеславным. Подобает нам в меру быть ввергаемыми в печаль, как бы мы были оставлены благодатию, да паче смиримся и научимся покорствовать Господним о нас определениям, а потом благовременно входить в радость, благою окрыляясь надеждою: ибо как безмерная печаль вводит душу в нечаяние и безнадежие, так и чрезмерная радость приводит её к самомнению и кичению. Говорю — о младенчествующих ещё жизнию и разумом. Между просвещением благодати и оставлением средина — искушение; а между печалию и радостию средина — надежда. Ибо говорится: терпя потерпех Господа и внят ми (Пс. 39, 2), — и ещё: по множеству болезней моих, утешения Твоя возвеселиша душу мою (Пс. 93, 19).

70.
Коль душевредно многословие и благотворно молчание.

Как двери в бане часто отворяемые скоро выпускают внутреннюю теплоту во вне: так и душа, когда много кто говорит, хотя бы говорил всё хорошее, испускает память свою (сознательное стояние в строе духовных вещей) словесною дверию. От сего ум лишается наконец чистейших помышлений и по беспорядочному наплыву помыслов смятенную ведёт речь к прилучившимся. В таком случае он не имеет уже Духа Святого, хранящего нашу мысль в немечтании: ибо сей Дух благий, как чуждый всякого мятежа и мечтания, бегает многословия. — Молчание же напротив благотворно, будучи материю премудрых помышлений.

71.
Как подобает боголюбивой душе
управлять чувством правды.

Само слово ведения научает нас, что в начале на боголюбивую душу (вступившую на путь богоугождения) многия толпою нападают страсти, особенно же гнев и ненависть. Подвергается же она сему не столько по действию злых духов, сколько по порядку преуспеяния её в духовной жизни. Ибо пока душа мирским водится мудрованием, дотоле хотя и видит правду как-нибудь попираемою иными, равнодушною к тому остаётся: ибо занята будучи вся своими похотениями, о правде Божией не имеет попечения. Когда же она начнёт быть выше своих страстей и похотей, тогда, и по отрешению от настоящих вещей и по любви к Богу, она не может уже равнодушно видеть даже во сне правду Божию оставляемою, но гневается и возмущается на злотворцев, пока не увидит этих самых оскорбителей правды защищающими её достоинство, по действию благочестивого помысла (пришедши в страх Божий и покаявшись). Таким образом она естественно неправедных ненавидит, а праведных крепко любит; потому что око души не бывает окрадаемо (увлекаемо на неправое воззрение), когда её завеса, — тело, — бывает утончено крайним воздержанием. Впрочем гораздо лучше оплакивать нечувствие неправедных, чем ненавидеть их: ибо хотя они и достойны ненависти, но слово истины не одобряет, чтоб боголюбивая душа была возмущаема ненавистию, потому что, когда в душе ненависть, истинное ведение бездейственно.

72.
Ум богослов и ум — знатель.

Ум богословский, самими словесами Божиими услаждаемый в душе и палимый, достигает своих мер бесстрастия в достаточной широте. Ибо словеса Господня, как говорится, словеса чиста, сребро разжжено, искушено земли (Пс. 11, 7). А ум знательный, утверждаясь на испытании благодатных воздействий, бывает выше страстей. Вкушает и богослов опыта знательного, если смиреннейшие водворит в себе расположения, причащается и знатель в некоей мере созерцательной добродетели, если не погрешительною имеет рассудительную часть души. Ибо оба сии дарования не случается каждому стяжать в совершенстве; чтоб каждый из имеющих одно из них, дивясь тому, чем превосходит его другой, преуспевал в смиренномудрии с ревностию оправданной жизни. Почему Апостол и говорит: овому Духом дается слово премудрости, иному же слово разума, о том же Дусе (1 Кор. 12, 8).

73.
О молитве гласной и в одном сердце творимой.

Когда душа естественными своими изобилует плодами, тогда велегласнейше совершает и псалмопение своё, и бывает расположена молиться наипаче гласом. Когда же она воздействуема бывает Духом Святым, тогда со всею отрадою и сладостию поёт и молится в одном сердце. За первым настроением следует радость мечтательная (от самодовольства); а за вторым — слеза духовная, и потом радование некое безмолвье-любивое: ибо память, при удержании гласа, пребывая тёплою, настраивает сердце производить слезотворные некие и в себя углубляющие помышления. В этом во истину можно видеть семена молитвы, со слезами, радостно однакож, сеемые на земле сердца, в верной надежде обильной жатвы (Пс. 125, 5). Впрочем когда бываем подавляемы большею печалию, тогда надо немного громче совершать своё псалмопение, радостию надежды подавляя скорбные вопли души, пока это тяжёлое облако печали не развеется ветром псаломской мелодии.

74.
О естественном и благодатном Боголюбии.

Когда душа приидет в познание себя самой, тогда она и из себя самой износит теплоту некую и стыдение боголюбивое: ибо, не будучи возмущаема заботами житейскими, она любовь некую (к Богу) отраждает из себя в мире, соразмерно взыскуя Бога мира; но это памятование (о Боге взыскуемом) скоро рассеявается, или потому, что впечатления чувств окрадают сию память, или потому что естество по скудости своей скоро иждивает своё собственное добро. Почему эллинские мудрецы, чего хотели достигнуть чрез воздержание, того не имели как должно; потому что ум их не был воздействуем от вечной и всеистинной премудрости. Духом же Святым подаемая сердцу боголюбивая теплота, во-первых, мирна вся и непрестающа; потом она все части души призывает к возлюблению Бога и во вне сердца не порывается, но сама собою всего человека обвеселяет любовию некоею безмерною и радостию. Её-то достигнуть и должны стараться те, которые познали её. Ибо естественная любовь есть признак того, что естество некако здравствует чрез воздержание; но она не может возвесть ума в бесстрастие, как делает любовь духовная (— благодатная).

75.
О светоносном воздействии на душу благодати, —
и об омрачении её под действием тёмных сил.

Как окружающий нас воздух, когда дует северный ветр, бывает чист, по причине тонкости некоей и освежающего действия сего ветра; а когда дует ветр южный, тогда он как бы сгущается по причине какого-то отяжеления его от сего ветра, из своих ему стран износящего и на всю вселенную наносящего некий сухой туман: так и душа, когда приемлет воздействие от веяний истинного и Святого Духа, тогда вся бывает вне бесовского омрачения; а когда сильно обвевается духом прелести, тогда вся покрывается облаками греха. Итак, надлежит нам всегда своё стремление всеусильно обращать к очистительному и животворному веянию Духа Святого, т. е. к тому духу, которого Пророк Иезекииль во свете ведения видел грядущим с Севера (— 1, 4): чтобы всегда чистою пребывала наипаче созерцательная часть души нашей, и мы сподоблялись нелестно входить в божественные видения, в воздухе света зря то, что во свете. Это и есть свет истинного ведения.

76.
Как действует в душе Дух истины
и дух прелести прежде крещения и по крещении.

Некоторые придумали, будто благодать и грех, т. е. Дух истины и дух прелести, вместе укрываются в уме крещаемых: почему, говорят, одно лице призывает ум к добру, а другое — к противному тому. Я же из божественных Писаний и из самого чувства (опытно) ума постиг, что прежде крещения благодать со вне направляет душу на добро, а сатана гнездится в самых глубинах её, покушаясь преграждать уму все правые исходы; с того же часа, как возраждаемся в крещении, бес бывает вне, а благодать внутри. Почему и находим, что как древле господствовала над душею прелесть, так по крещении господствует над нею истина. Действует после сего и сатана на душу, как и прежде, а нередко даже горше того, но не как соприсущий благодати: да не будет! а дымя как бы пред умом чрез мокротность тела, приятностию бессловесных сластей. Бывает же сие по попущению Божию, чтоб человек достигал наслаждения добром не иначе, как проходя чрез бурю, огнь и искушение. Ибо говорится: проидохом сквозе огнь и воду, и извел ны еси в покой (Пс. 65, 12).

77.
Образ действия благодати Божией в душе.

Благодать, как я сказал, с самого того момента, как приемлем крещение, сокровенно начинает пребывать в самой глубине ума (духа), утаевая присутствие своё от самого чувства его. Когда же начнёт кто любить Бога от всего произволения (сердца) своего; тогда она неизреченным некиим словом беседует к душе чрез чувство ума, часть некую благ своих сообщая ей. Вследствие сего, кто восхощет навсегда крепко удержать в себе сие обретение, тот приходит к желанию отрещись с великою радостию от всех настоящих благ, чтоб совсем приобресть то поле, на коем нашёл он сокрытым сокровище жизни (Мф. 12, 44).

Ибо когда кто отречётся от всего житейского богатства, тогда обретает в себе то место, в коем укрылась благодать Божия. Затем, по мере преуспеяния души, и божественный дар (благодати) обнаруживает в уме свою благостыню (благотворность); но тогда же и бесам попущает Господь более беспокоить душу, чтобы и научить её рассудительному различению добра и зла, и соделать смиреннейшею, по той причине, что, когда подвергается она таким искушениям, тогда великим покрывается стыдом от срамоты бесовских помыслов.

78.
Чрез крещение Святой Дух вселяется в сердце, а дух злой извергается;
но этим не в конец пресекаются покушения на грех.

Мы по образу Божию есмы, умным (духовным) движением души; тело же как бы дом её есть. Но так как преступлением Адамовым не только характеристические черты души осквернились, но и тело наше подпало тлению: то всесвятый Бог-Слово воплотился и, как Бог, чрез собственное Своё крещение, даровал нам воду спасения в возрождение: ибо мы возрождаемся в воде действием Святого и Животворящего Духа, вследствие чего тотчас очищаемся и по душе и по телу, если приступаем к Богу с полным расположением. При сем Дух Святой вселяется в нас, а грех (или отец греха) изгоняется Им, так как невозможно, чтобы при единстве и простоте, — характеристических свойствах души, — в ней сопребывали два эти лица, как думали некие. К тому же, когда божественная благодать чрез святое крещение сочетавает себя в безмерной некоей любви с чертами образа Божия в залог подобия, где поместиться лицу лукавого, — так как нет никакого общения света со тьмою? (2 Кор. 6, 14). Итак, мы, текущие путём священных подвигов, веруем, что банею пакибытия (Тит. 3, 5) сквернообразный змий извергается из глубин ума; при всём том не дивимся, что и после крещения опять с добрыми помыслами испытываем и худые. Ибо баня освящения, хотя отъемлет скверну греха, но двойственности пожеланий наших не уничтожает, и бесам воевать против нас и обольстительные слова говорить к нам не возбраняет, чтоб чего не сохранили мы в естественном оном находясь состоянии, то хранили силою Божиею, восприяв оружия правды.

79.
Благодать действует чрез чувство ума,
а сатана чрез плотские чувства и влечения.

Сатана, как сказал я, святым крещением извергается из души; но ему попускается, по указанным выше причинам действовать на неё чрез тело. Благодать Божия вселяется в самую глубину души, т. е. в ум. Ибо, как говорится, вся слава дщере царевы внутрь, невидимая для бесов (Пс. 44, 14). Почему, когда тепле воспоминаем о Боге, то чувствуем, что божественная любовь как бы потоком исторгается из самой глубины сердца нашего; духи же злые на чувства телесные нападают и в них гнездятся, удобно действуя, чрез подручную им плоть, на тех, кои младенчествуют ещё душею. Таким образом, ум наш, по божественному Апостолу, всегда соуслаждается закону Духа; чувства же плотские охотно увлекаются сластолюбивыми склонностями (Рим. 7, 18). От того в тех, кои ревностно преуспевают в ведении, благодать чрез чувства ума и самое тело обвеселяет радованием неизреченным; когда же нерадиво и беспечно течем путём благочестия, то бесы, находя нас такими, пленяют душу нашу чрез чувства телесные, насильственно влеча её к тому, чего она не хочет, убийцы.

80.
Против тех, кои говорят, что благодать и грех
вместе обитают в сердце крещённых.

Говорящие, что два лица, т. е. дух благодати и дух греха, вместе сопребывают в сердцах верующих, в подтверждение сего мнения своего, из слов Евангелиста: свет во тме светится и тма его не объят (Ин. 1, 5), выводят, что светлость божественная нисколько не оскверняется от сопребывания с лукавым, хотя бы свет божественный некако и приближался ко тьме бесовской. Но то же Евангельское слово обличает таковых, что они мудрствуют не согласно с святыми Писаниями. Ибо так как Бог-Слово, сей свет истинный, благоволив явитися твари во плоти Своей, по безмерному человеколюбию Своему возжёг в нас свет святого ведения Своего, мудрование же мира не объяло, т. е. не познало сего совета Божия, поелику мудрование плотское вражда на Бога (Рим. 8, 7): то по сей причине Богослов и употребил такое слово; и за тем, сказав ещё несколько слов, наводит сей дивный муж: — бе свет истинный, иже просвещает всякаго человека грядущаго в мир, — вместо: руководит и животворит. В мире бе, и мир тем бысть, и мир Его не позна. Во своя прииде и свои Его не прияша. Елицы же прияша Его, даде им область чадом Божиим быти, верующим во Имя Его (Ин. 1, 9—12). И премудрый Павел в объяснение сего же речения: не прияша (ou parelabon — не познали), говорит: не зане уже достигох, или уже совершихся, гоню же аще и постигну, о немже и постижен бых от Христа Иисуса (Фил. 3, 12). Итак, не о сатане говорит Евангелист, что он не познал света истинного, — потому что он от начала был чужд его, — но достойно порицает сим словом людей, которые слыша о силах и чудесах Божиих, не хотят однакож приступить к свету ведения его, по причине омрачения сердца их.

81.
Два рода злых духов: тончайшие, на душу воюющие,
и грубейшие, на тело паче действующие.

Слово ведения научает нас, что есть два рода злых духов: одни более тонки, другие более грубовещественны. Тончайшие воюют на душу, а грубейшие плоть обыкновенно пленяют посредством срамных некиих сластных движений; почему всегда друг другу противятся духи, на душу нападающие и духи нападающие на тело, хотя к тому, чтобы вредить людям равное имеют рвение. Когда благодать не обитает в человеке, духи злые, наподобие змий, гнездятся во глубине сердца, не давая душе воззреть к возжеланию добра. Когда же благодать сокровенно возобитает в уме, тогда они, как облака некие тёмные, промелькают по частям сердца, преобразуясь в страсти греховные и в призрачные мечтания разнообразные, чтобы чрез воспоминание развлекая мечтаниями ум, отторгнуть его от собеседования с благодатию. Итак, когда мы духами, на душу нападающими, к душевным разжигаемся страстям, наипаче же к самомнению и гордыне, сей матери всех зол; тогда приводя на память разложение тела своего, устыдим это надмение славолюбивого самовозношения. То же должно делать, и когда бесы, на тело воюющие, подготовляют сердце наше к воскипению срамными похотями: ибо это одно воспоминание сильно расстроит всякие покушения злых духов, в связи с памятию Божиею. В случае же, если, по поводу такого воспоминания, душевные бесы начнут влагать мысль о безмерной ничтожности человеческого естества, как никакого достоинства не имеющего, по причине разложения плоти (ибо так любят они действовать, когда кто начнёт их самих мучить таким помышлением), — приведём на память честь и славу Небесного Царствия, не забывая при сем держать в мысли и грозность нелицемерного суда Божия; чтобы тем малодушное нечаяние предотвратить, а этим лёгкому и скорому на похоти сердцу нашему придать твёрдости и силы к противостоянию.

82.
В сердце тех, кои во благодати суть, не может быть диавол;
воюет же он против них посредством тела.

Господь научает нас во св. Евангелии Своём, что когда сатана, возвратясь, найдёт дом свой выметенным и пустым, найдёт, т. е. сердце бесплодным, тогда берёт других семь духов, злейших его, входит в него и гнездится там, делая последнее состояние человека того хуже первого (Лк. 11, 25). Отсюда надлежит уразуметь, что пока Дух Святой обитает в нас, дотоле сатана не может войти в глубину души и обитать там. Но и божественный Павел учит такому же пониманию сего воззрения на это дело, — когда из подвижнического (опытного) сведения увидев существо дела сего (каково т. е. оно и как есть во истину), так говорит он: соуслаждаюся бо закону Божию по внутреннему человеку: вижду же ин закон во удех моих, противо воюющ закону ума моего, и пленяющ мя законом греховным, сущим во удех моих (Рим. 7, 22, 23). О преуспевших же в жизни по духу, говорит далее: ни едино убо ныне осуждение сущим во Христе Иисусе, не по плоти ходящим, но по духу. Закон бо духа жизни о Христе Иисусе, свободил мя есть от закона греховнаго и смерти (Рим. 8, 1, 2). И в другом месте опять, чтоб показать, что из тела воюет сатана на душу, соделавшуюся причастницею Святого Духа, говорит он: станите убо препоясани чресла ваша истиною, и оболкшеся в броня правды и обувше нозе во уготование благовествования мира: над всеми же восприемше щит веры, в немже возможете вся стрелы лукаваго разжженныя угасити: и шлем спасения восприемите, и мечь духовный иже есть глагол Божий (Еф. 6, 14—17). Но иное дело есть пленение, и иное — борьба; так как то означает насильственное некое взятие в свою власть, а эта указывает на равносильное противоборство. Почему Апостол и говорит, что диавол огненными стрелами нападает на души, Христа Господа в себе носящие. Ибо и обыкновенно так бывает, — что кто не может руками достать своего противника, тот употребляет против него стрелы, чтоб издали ведущего с ним брань врага уязвить полётом стрел, так и сатана, поелику не может, как прежде гнездиться в уме подвизающихся, по причине присутствия в нём благодати, то как гнездящийся в теле, налетает на похотную мокротность, чтоб её влечением прельстить душу. Почему надлежит иссушать тело, чтоб ум похотною мокротою влекомый, не поскользался на приманки сладострастия и не падал. Из самого речения Апостольского легко убедиться, что ум подвизающихся состоит под действием божественного света, почему рабствует закону Божию и соуслаждается ему; а плоть, по своей падкости на зло, злым подчиняется духам, почему влечётся раболепствовать их злым внушениям. Из сего само собою видно, что ум не есть некое общее обиталище для Бога и диавола: иначе, как бы я умом моим работал закону Божию, а плотию закону греховному, если бы ум мой со всею свободою не противоборствовал демонам, охотно покорствуя благому действию на него благодати, тогда как тело в то же время увлекается приятною вонею бессловесных сластей, по причине, как я сказал, попущения гнездиться в нём уподвизающихся злым духам? Апостол и говорит: вем, яко не живет во мне сиречь во плоти моей, благое (Рим. 7, 18). Таким образом у тех, кои посредством подвигов противостоят греху (ибо Апостол говорит это не о себе), демоны с умом борются, а плоть разнеживающими приятными движениями стараются расслабить и увлечь к похотствованию; ибо им, по праведному суду, попускается во глубине тела и у тех, кои крепко подвизаются против греха, потому что произволение человеческого мудрования всегда состоит под искусом. Если же кто возможет ещё в сей жизни посредством подвижнических трудов умереть, тогда он весь наконец делается домом Святого Духа; ибо таковой прежде смерти уже воскрес, — каковым был и сам блаженный Павел и каковыми были и бывают все совершенным подвигом подвизавшиеся и подвизающиеся против греха.

83.
Как и помыслы, сатаною всеваемые
почитаются исходящими из сердца.

Износит сердце и само из себя помышления добрые и не добрые: впрочем помышления не добрые произращает оно не из естества своего, но иные из них имеет оно потому, что память о не добром обратилась в ней в навык по причине прежних прельщений, большую же часть их, и при том наиболее злых, зачинает оно от злодейства демонов. Мы же все их чувствуем исходящими как бы из сердца; почему некие подумали, что в уме нашем вместе пребывают и благодать и грех, приводя в подтверждение сего и слова Господа: а исходящее из уст из сердца исходит, и это оскверняет человека. Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния и проч. (Мф. 15, 18, 20). Не знают же они, что ум наш, по действу тончайшего некоего чувства, и тех злых помыслов кои влагаются в него злыми духами, делается собственником; так как, по действу плоти, тело, падкое на угождение себе, на это паче, не знаем как, увлекает душу, по причине срастворения своего с нею; ибо плоть безмерно любит ласкательства прелести. По сей причине и помыслы, всеваемые в душу демонами, кажутся исходящими из сердца, усвояем же мы их себе, когда вожделеваем соуслаждаться ими: что укоряя Господь, как само божественное являет слово, и изрёк вышеприведённые глаголы. Ибо когда кто соуслаждается помыслами, лукавым сатаною в него всеваемыми и память о них как бы написует в своём сердце, не явно ли, что потом он из собственной своей произращает их мысли?

84.
Пример из Писания в объяснении,
что благодать и диавол не могут вместе пребывать в сердце.

Господь говорит в Евангелии, что сильный не может быть извергнут из дома своего, если сильнейший его не свяжет его, не расхитит всего, что у него, и не выбросит его вон (Мф. 12, 29). Как же может, после такого посрамления, этот изверженный опять войти внутрь и пребывать там вместе с истинным домовладыкою, в своём доме упокоевающимся, как ему благоугодно? И какой царь, победив восставшего против него тиранна, захочет, чтоб он вместе с ним вращался в его царских покоях? Не паче ли тотчас заколет его, или связав, предаст своим воинам на должайшее мучение и жалчайшую смерть?

85.
Доказательство того же из опытов духовной жизни,
или того, как благодать и грех действуют в преуспевающем.

Если кто на том основании, что мы совместно помышляем и о худом и о добром, заключает что Дух Святой и диавол вместе обитают в уме, да ведает таковой, что сие случается с нами от того, что мы не вкусили ещё и не увидели, яко благ Господь (Пс. 33, 9). Ибо на первых порах, как я и выше уж говорил, благодать сокрывает своё присутствие у крещаемых, ожидая произволения души; когда же всецело обратится человек к Богу, тогда она неизреченным некиим чувством открывает сердцу своё присутствие; и опять ожидает движения души, попуская между тем бесовским стрелам достигать до самой глубины её чувства, чтоб она с теплейшим произволением и смиреннейшим расположением взыскала Бога. Если вследствие сего начнёт наконец человек с твёрдою решимостию подвигаться вперёд в соблюдении заповедей и непрестанно призывать Господа Иисуса; тогда огнь святой благодати простирается и на внешние чувства сердца, ощутительно поядая терния человеческой земли; от чего и бесовские советы и внушения далеко негде останавливаются от того места (где сердце с благодатию), лишь слегка затрагивая страстную часть души. Когда же человек подвигами во все облечётся добродетели, и особенно в совершенную нестяжательность, тогда благодать всё естество его озаряет в глубочайшем некоем чувстве, возгревая в нём теплейшую любовь к Богу; тогда и стрелы бесовские угасают ещё вне телесного чувства, так как веяние Духа Святого, сердце пополняет глубоким миром, огненные же стрелы бесовские погашает ещё когда они несутся по воздуху. Впрочем и в сию меру достигшего попускает иногда Бог подвергаться злому действию бесов, оставляя тогда ум его не освещённым, чтоб самовластие наше не было совершенно связано узами благодати, не только того ради, что грех должен быть побеждён подвигами, но и того, что человеку ещё и ещё надлежит преуспевать в духовной опытности: ибо что почитается совершенным в обучаемом, то несовершенно в сравнении с богатством обучающего Бога в ревнующей о преуспеянии любви, хотя бы кто, трудясь над сим преуспеянием, взошёл на самый верх показанной Иакову лествицы.

86.
Попущение Божие обучительное,
и Божие отвращение наказательное.

Сам Господь говорит, что сатана спал с неба (Лк. 10, 18), чтоб не видел безобразный сей обиталищ Святых Ангелов: как же он, не удостаиваемый общения с добрыми рабами Божиими, может иметь общим с Богом обиталищем ум человеческий? Если и скажут, что это бывает по попущению; то этим не представят ничего доказательного. Ибо попущение обучительное никак не лишает душу божественного света, бывает же при сем только то, что благодать, как я уже говорил, скрывает от ума своё присутствие, чтобы горечию бесовскою подвигнуть душу со всем страхом и великим смирением взыскать помощи от Бога, испытывая в себе злое действие врага. Так мать дитя своё, бесчинствующее по нехотению подчиняться уставам млекопитания, на краткое время спускает из объятий своих, чтоб оно, убоявшись окружающих его безобразных чужих людей, или зверей каких-либо, в страхе великом и слезах, в матерние опять потянулось возвратиться объятия. По отвращению же Божию бывающее попущение, душу, не хотящую иметь Бога в себе, предаёт бесам, как бы связанною. Но мы — не подметные чада, но как веруем, есмы истинные детища Божией благодати, редкими попущениями и частыми утешеньями ею млекопитаемые, да под действием таковой её к нам благостыни доспеем приидти в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова (Еф. 4, 13).

87.
О действиях на душу попущения Божия обучительного
и оставления Божия наказательного; и о том,
как надо действовать при том и другом.

Попущение обучительное сначала поражает душу великою скорбию, чувством унижения и некоторою мерою безнадежия, чтоб подавить в ней тщеславие и желание изумлять собою и привесть её в подобающее смирение. Но тотчас потом наводит оно в сердце умиленный страх Божий и слезную исповедь, и великое желание добрейшего молчания. А оставление по отвращению Божию бывающее, оставляет душу самой себе, и она исполняется отчаянием и неверием, надмением и гневом. Надлежит убо нам, зная то и другое попущение и оставление, во время их приступать к Богу сообразно со свойствами каждого из них: там благодарение и обеты должны мы приносить Ему, яко милостиво наказующему необузданность нашего нрава лишением утешения, чтоб отечески научить нас здраво различать доброе от худого; а здесь непрестанное исповедание грехов, непрерывные слёзы и большее уединение, да, хотя таким приложением трудов, возможем умолить и преклонить Бога призреть, как прежде, на сердца наши. Ведать впрочем должно, что когда, при обучительном попущении, бывает у души с сатаною борьба в схватке лицем к лицу, тогда благодать, хотя скрывает себя, но неведомым помоганием содействует душе, чтоб показать врагам её, что победа над ними есть дело одной души.

88.
Примером объясняется, отчего помышляют доброе и худое при благодати.
И кто сподобляется помышлять об одном духовном.

Как, когда кто в зимнюю пору, стоя на открытом где-нибудь месте, обратится лицем к востоку в начале дня, передние его части все обогреваются солнцем, а задние части его все остаются не причастными солнечной теплоты, потому что солнце тогда бывает не над головою его: так бывает и с теми, кои находятся ещё в начале духовной деятельности, именно: сердце их отчасти согревается иногда святою благодатию, почему ум их начинает тогда плодоприносить духовные мудрования; но внешние части сердца их всё ещё остаются мудрствующими по плоти, потому что не все ещё части сердца в глубоком чувстве озаряются святым светом благодати, — (чего некие не понимая, придумали, будто в уме подвизающихся находятся два лица, взаимно друг другу противоборствующие). Вот от чего и случается, что душа в одно и то же время помышляет и доброе и худое, подобно тому как в предложенном выше примере, человек в одно и то же мгновение ощущает прикосновение и холода и теплоты. Ибо ум наш с тех пор, как соскользнулся в двойственность ведения, нуждение некое имеет, хотя бы и не хотел, в одно и то же мгновение помышлять худое и доброе, особенно у тех, кои достигают тонкости рассуждения. Почему как ни старается он всегда помышлять доброе, тотчас припоминается ему и худое, потому что память человеческая от преступления Адамова некако разделилась на двоякое помышление. Но если мы с горячею ревностию начнём исполнять заповеди Божии, тогда благодать освещая все наши чувства в глубоком некоем ощущении, будет попалять все наши греховные воспоминания, сердце же наше услаждая некиим миром любви непрестающей, будет приучать нас к тому, чтоб помышлять духовное, а не плотское. Сие очень часто случается с приближающимися к совершенству, кои непрестанную имеют в сердце своём память о Господе.

89.
Чрез крещение благодать восстановляет образ Божий,
подобие же Божие она потом живописует
вместе с трудами человека в стяжании добродетелей,
верх коих любовь — высшая черта богоподобия.

Два блага подаёт нам Святая благодать чрез возрождающее нас крещение, из которых одно безмерно превосходит другое. Но одно подаёт оно тотчас; именно, — в самой воде обновляет и все черты души, составляющие образ Божий, просветляет, смывая с нас всякую скверну греховную; а другое ожидает произвесть в нас вместе с нами: это то, что составляет подобие Божие. — Итак, когда ум начнёт с великим чувством вкушать блага всесвятого Духа, тогда ведать мы должны, что благодать начинает как бы живописать на чертах образа Божия, черты богоподобия. Ибо как живописцы сначала одною какою краскою начертывают образ человека, а потом мало по малу краску за краскою накладая, представляют образ того, кого живописуют, сходный с ним даже до власов: так и святая благодать Божия сначала чрез крещение восстановляет в человеке черты образа Божия, поставляя его в то состояние, в коем он был, когда был создан; а когда увидит, что мы всем произволением вожделеваем красоты подобия Божия, и стоим нагие и небоязненные в её детелище (мастерской), тогда добродетель за добродетелию расцвечивая в душе, и от славы в славу лик её возводя, придаёт ей черты подобия Божия: причём чувство показывает, как отображаются в нас черты богоподобия, совершенство же богоподобия узнаем из просвещения благодатного. Ум, преуспевая в некоей мерности и неизреченной гармонии, чувством восприемлет все добродетели; но любви духовной никто не может стяжать, если не просветится Святым Духом, во всей полноте ощутительно. Ибо если ум не приимет от божественного света совершенного богоподобия; то хотя он все другие добродетели возъиметь может, но совершенной любви остаётся ещё непричастным; потому что только тогда, как человек совершенно уподобится Божией добродетели (говорю о вместимом для человека подобии Богу), носит он и подобие божественной любви. Как когда пишут с кого портрет, самая приятная из красок краска и самонужнейшая из черт — черта будучи приложены к нарисованному лику делают его, даже до улыбки, совершенно похожим на того, кого живописуют: так и когда божественная благодать живописует в ком богоподобие, светлая черта любви будучи приложена, показывает, что черты образа Божия всецело возведены в благолепие богоподобия. И бесстрастия (очищения и свободы от страстей) никакая добродетель не может доставить душе, кроме единой любви: ибо исполнение закона любви (Рим. 13, 10): так что хотя внутренний наш человек каждодневно обновляется вкушением любви, в полноту же возраста приходит только вместе с полным совершенством любви.

90.
Сначала даётся вполне вкусить утешения благодатные,
а потом они скрываются; первое, чтоб поддерживать ревность к подвигам,
а второе, чтобы подвизающийся смирялся.
Полное проявление благодати в любви… и как это бывает.

Дух Святой в самом начале преуспеяния, если горячо возлюбит добродетель Божию, даёт душе полным чувством и удостоверительно вкусить сладости Божией, чтобы ум точно и определительно познал, сколь велик плод боголюбивых трудов; но потом надолго скрывает богатство сего животворного дара, чтобы мы, хотя во всех преуспеем добродетелях, думали о себе, что мы ничто, потому что не видим в себе, чтоб святая любовь обратилась у нас в постоянный нрав. Ибо в ту пору бывает, что бес нелюбия иногда с такою силою налегает на души подвизающихся, что они неприязненно относятся даже к тем, кои любят их, и даже во время приветствия и целования держат это тлетворное действо неприязни. От сего душа сильно скорбит и болезнует, что, тогда как в памяти носит любовь духовную (сознаёт обязательство любви) не может возъиметь её в чувстве, по причине, как ей кажется, недостаточности совершеннейших трудов. Почему необходимо нам пока нуждением насильственным заставлять себя совершать дела любви, чтобы таким образом достигнуть вкушения её и полным чувством с удостоверительным удовлетворением; в совершенстве же никто из сущих во плоти сей не может стяжать её, кроме тех Святых, кои дошли до мученичества и совершенного исповедания, — чего достигший совершенно изменяется и даже к пище неохотно приступает; ибо у питаемого божественною любовию какое ещё может быть похотение благ мира сего? Сего ради премудрый Павел, сие великое вместилище ведения, благовествуя нам о будущих утешениях праведных, по собственному в том удостоверению, говорит: несть Царствие Небесное брашно и питие, но правда, мир и радость о Дусе Святе (Рим. 14, 17), кои суть плод совершенной любви. Таким образом часто здесь вкушать действо любви могут преуспевающие в духовной жизни, в полном же совершенстве стяжать её никто не может, если у него наперёд не будет совершенно пожерто мертвенное животом (2 Кор. 5, 4).

91.
О действе благодатной любви к Богу.

Поведал мне некто из ненасытимо любящих Бога: когда я возжелал ощутительно изведать любовь Божию, даровал мне это в полном чувстве и удовлетворительности благий Господь; и я в такой силе чувствовал действие сие, что душа моя тогда желала с неизреченною некою радостию и стремительностию изыти из тела и отыдти ко Господу и совсем забыть чин сей привременной жизни. И всякий, испытавший действо такой любви, хотя бы тысячи обид и лишений потерпел от кого, не гневается на него, но остаётся душевно прилепленным к оскорбляющему и обижающему его; возгорается же он ревностию только против тех, кои на бедных нападают, или на Бога глаголют неправду, как говорит Писание (Пс. 73, 6), или иначе как живут недобре. Ибо любящий Бога много паче себя, или совсем нелюбящий себя, а одного только Бога, уже не заступается за свою честь, а одного того хочет, чтоб почитаема была правда Почтившего его честию вечною. И этого желает он не лёгким каким и скоропреходящим желанием, но имеет такое расположение в качестве неизменного нрава, по причине полного вкушения любви к Богу. К тому же ведать надлежит, что Богом возбуждаемый к такой любви бывает выше самой веры во время такого действа в нём любви, как уже в чувстве сердца полною любовию держащий Чтимого верою. Это ясно указывает нам Св. Павел, когда говорит: ныне пребывают вера, надежда, любы, три сия: больши же сих любы (1 Кор. 13, 13). Ибо кто держит, как я сказал, Бога в богатстве любви, тот в то время бывает гораздо больше своей веры, как сущий весь в любви.

92.
Сколь необходимо для успеха в богословствовании
восстановлять нарушающийся с другими мир.

Действо святого ведения, по свойству своему, не мало скорбеть заставляет нас, когда, по некоемому раздражению досадив кому-либо, соделываем его врагом себе. За это оно никогда не перестаёт уязвлять совесть нашу, пока посредством объяснений и извинений не успеем возвести оскорблённого в прежнее к нам благорасположение. С особенною же силою такое сокрушение проявляется, когда кто из людей мира сего прогневляется на нас, хотя бы то и неправедно. Это крайне тяготит нас и озабочивает, так как всяко мы послужили ему в соблазн и преткновение. От сего и ум наш тогда оказывается неспособным к богословствованию; потому что ведение, по существу своему, сущее всецело любовию, не попускает мысли нашей расшириться в порождении божественных созерцаний, если наперёд не восприимем опять в любовь и неправедно гневающегося на нас. В случае, если тот не хочет этого, или удалился от наших мест, надлежит нам, прияв начертание лица его в своё благорасположение с несдерживаемым излиянием души, так во глубине сердца исполнить закон любви. Ибо тем, которые желают иметь ведение о Боге, должно и лица неправо гневающихся представлять в уме с безгневным помыслом. Когда же это будет, тогда ум не только в области богословия станет непогрешительно вращаться, но и в деле любви с полным дерзновением возвысится, как бы восходя со второй степени на первую.

93.
Путь добродетели сначала бывает труден и горек,
а потом удобным и приятным делается.

Путь добродетели для начинающих любить благочестие кажется жестоким и пристрашным, не потому чтоб он был сам по себе таков, но потому что человеческое естество с самого исхода из чрева матерня привыкает жить пространно в удовольствиях; а для тех, которые успели пройти уже до средины его, он является весь благим и отрадным: ибо когда недобрые стремления наши бывают подавлены добрыми навыками, тогда вместе с сим исчезает и самая память о бессловесных удовольствиях; вследствие чего душа уже со всем удовольствием шествует по всем стезям добродетелей. Посему Господь, выводя нас на путь спасения говорит, что тесен и прискорбен путь, вводящий в живот, и мало тех, кои идут им (Мф. 7, 14); к тем же, кои со всем рвением желают приступить к хранению святых Его заповедей, говорит Он: иго Мое благо и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 30). Предлежит убо нам в начале подвига нашего, насилуемою некоею волею исполнять святые заповеди Божии, чтоб благий Господь, увидев доброе намерение наше и труд, даровал нам готовность и вольную волю с удовольствием прочее покорствовать преславным Его волениям: от Господа бо уготовляется хотение (Прит. 8, 35). После чего начнём уже мы с великою радостию совершать непрестанно благое; и тогда воистину восчувствуем, что Бог есть действуяй в нас и еже хотети, и еже деяти о благоволении (Фил. 2, 13).

94.
Внешние и внутренние искушения делают подвизающихся
способными отпечатлеть в себе божеские красоты.

Как не разогретый и неумягчённый воск не может добре отпечатлеть налагаемую на него печать: так и человек, если не будет искушён трудами и немощами, не может вместить печати добродетели Божией. Посему Господь говорит божественному Павлу: довлеет ти благодать Моя; сила бо Моя в немощи совершается (2 Кор. 12, 9). Сам же Апостол так хвалится говоря: сладце убо похвалюся паче в немощех моих, да вселится в мя сила Христова (— там же). Также и в Притчах написано: егоже любит Господь, наказует; биет же всякаго сына, егоже приемлет (Прит. 3, 12). Апостол немощами называет восстания врагов Креста, которые часто тогда случались и с ним и со всеми Святыми, чтоб не превозносились, как говорит он, преизбытком откровений (2 Кор. 12, 7); но паче пребывали чрез смирение в образе совершенства, преподобно сохраняя божественный дар чрез частые уничижения. Мы же немощами называем лукавые помыслы и телесные стропотности. Ибо тогда телеса святых, подвизавшихся против греха, будучи предаваемы смертоносным уязвлениям и разным другим прискорбностям, были много выше страстей, чрез грех прившедших в естество человеческое; ныне же, когда о Господе множится мир церквей, необходимо тело подвижников благочестия искушать частыми стропотностями, а душу лукавыми помыслами, особенно тех из них, у коих ведение сильнодейственно со всяким чувством и удостоверением, чтоб они и тщеславию с высокоумием не подпали, и могли, ради великого смирения, вместить, как я сказал, в сердцах своих печать божественной красоты, по слову Святого Пророка: знаменася на нас свет лица Твоего, Господи (Пс. 4, 7). Подобает убо с благодарением претерпевать таковой о нас совет Господень; и тогда как болезни, так и борьба с демонскими помыслами вменится нам во второе мученичество. Ибо говоривший в те времена устами беззаконных начальников святым мученикам: отрекитесь Христа и возлюбите славу века сего, то же и ныне сам говорит рабам Божиим; мучивший тогда тела праведных и крайне поносивший честных учителей чрез служивших диавольским оным мудрованиям, он же и ныне наводит разные страдания на исповедников благочестия с великими поношениями и уничижениями, особенно когда они, славы ради Господа с великою силою помогают угнетаемым бедным. Сего ради надлежит нам со всем опасством и терпением созидать в себе такое свидетельство совести пред лицем Бога: терпя потерпех Господа и внят ми (Пс. 39, 2).

95.
О двояком смирении, —
смирении средних и смирении совершенных.

Не легко приобретаемое дело есть смирение: ибо чем выше оно, тем больших трудов требует стяжание его. Приходит же оно к причастникам святого ведения двумя способами: когда подвижник благочестия находится в средине духовного преуспеяния, тогда смиреннейшее о себе мудрование держится у него, или ради немощи телесной, или ради неприятностей со стороны враждующих на ревнителей о праведной жизни, или ради лукавых помыслов; когда же ум в полном чувстве, и удостоверительно озарится святою благодатию, тогда душа начинает иметь смиренномудрие как бы естественным своим расположением. Ибо, будучи напояема и насыщаема божественною благодатию по благости Божией, не может уже она надыматься и напыщаться славолюбием, хотя бы непрестанно исполняла заповеди Божии, но почитает себя ничтожнейшею паче всех, в чувстве общения божественной благостыни (т. е. что она такова по милости Божией). То смиренномудрие сопровождается большею частию печалию и упадком духа, а это радостию со стыдением всемудрым; то, как я сказал, приходит к тем, кои находятся посредине подвигов, а это ниспосылается приближающимся уже к совершенству. Почему то нередко от житейских благопоспешений некако подавляется, а это, хотя бы кто предложил ему все царства мира, не колеблется, и самых страшных стрел греха не только не боится, но даже и совсем не чувствует; потому что будучи вседуховно, не имеет уже оно чувства для внешней славы. Доходит однакож до сего — последнего подвижник не иначе как прошедши чрез то первое всяким образом: ибо благодать не даст нам богатства второго, если наперёд не умягчит произволения нашего испытаниями, чрез обучительное попущение приражения страстей, в период первого.

96.
О хранении себя от пустых худых помыслов и речей.

Любители удовольствий настоящего века от помыслов переходят к падениям. Носимы будучи безрассудным парением, они все почти свои страстные замыслы с вожделением выражают, или в словах неподобных, или в делах беззаконных. А решающиеся исправно вести подвижническую жизнь от падений переходят к злым помыслам, или к злым и вредоносным речам (от худых дел отстали, но ещё остаются в области помыслов и речей не добрых). И бесы, если увидят таковых или вдающимися в пересуды и поношения, или ведущими пустые и неуместные беседы, или смеющимися, как не должно, или гневающимися безмерно, или вожделеющими тщетной и пустой славы, тотчас толпою нападают на них. Взяв в повод к своему злодейству тщеславие, и чрез него, как чрез дверь какую тёмную, вскочив, они расхищают души их. Подобает убо тем, кои предают себя стяжанию добродетелей, ни славы не желать, ни собеседования со многими не искать, ни частыми выходами и прогулками не пользоваться, ни поносить кого-либо, хотя бы кто и достоин был поношения, ни многословить, хотя бы могли говорить одно хорошее; ибо многословие безмерно рассеявает ум и не только к духовному деланию делает его не способным, но и предаёт в руки беса уныния, который, мало по малу расслабив его, передаёт потом его бесу безмерной печали, а наконец и бесу гнева. Почему должно всегда упражнять ум в соблюдении святых заповедей и в глубоком памятовании славы Господа. Ибо храняй заповеди, говорит Писание, не увесть глагола лукава (Еккл. 8, 5) т. е. не уклонится к непотребным помыслам, или словам.

97.
Непрестанная память о Господе и молитва непрестающая
с блюдением ума — единое средство к очищению сердца.

Когда сердце с жгучею некоею болью принимает бесовские стреляния, так что боримому думается, будто он носит самые стрелы, — это знак, что душа стала ретиво ненавидеть страсти. И это есть начало очищения её. Ибо если она не потерпит великих болей от бесстыдства греха, то не возможет потом богатно порадоваться и о благотворности правды. После сего, желающий очистить сердце своё, да разогревает его непрестанно памятию о Господе Иисусе, имея это одно предметом богомыслия и непрестанным духовным деланием. Ибо желающим сбросить с себя гнилость свою не так следует вести себя, чтоб иногда молиться, а иногда нет, но всегда должно упражняться в молитве с блюдением ума, хотя бы жил далеко негде от молитвенных домов. Ибо как взявшийся очистить золото, если хоть на короткое время оставит горнило без огня, делает, что очищаемая руда опять ожестевает: так и тот, кто иногда памятует о Боге, а иногда нет, что кажется приобретает молитвою, то теряет пресечением её. Но мужу, любителю добродетели, свойственно всегдашнею памятию о Боге потреблять земляность сердца, чтоб таким образом при постепенном испарении худа под действием огня благого памятования, душа с полною славою совершенно востекла к естественной своей светлозарности.

98.
В чём состоит бесстрастие, или чистота сердца?

Бесстрастие есть не то, чтоб не быть бориму от бесов, ибо в таком случае надлежало бы нам, по Апостолу, изыти из мира (1 Кор. 5, 10); но то, чтоб когда они борют нас, пребывать не боримыми; подобно тому, как в латы облечённые воители и стрелянию противников подвергаются, и слышат звук от летящих стрел, и видят даже самые стрелы, на них испускаемые, неуязвляемы однакож бывают ими, по причине твёрдости воинской одежды своей. Но эти, железом будучи ограждены, не подвергаются уязвлению во время брани; мы же, посредством делания добрых дел — облекшись во всеоружие святого света и в шлем спасения, будем рассеявать тёмные демонские фаланги: ибо не одно то приносит чистоту, чтоб не делать более зла, но паче то, чтоб всеусильною ревностию о добре в конец потребить в себе злое.

99.
О двух бесах, долже всех борющих —
бесе чрезмерной ревности и похоти плотской.
И как бороться против них.

Когда человек Божий все почти победит в себе страсти, два беса остаются ещё ратующими против него, из коих один душу томит, возбуждая его по великому боголюбию к непомерной ревности, так что он не хочет допустить, чтоб другой кто угодил Богу паче его, а другой — тело, возбуждая его огненным некиим движением к похотению плотскому. Бывает же сие с телом, во-первых потому, что такая сласть похотная свойственна естеству нашему, как вложенная в него чадородия ради, почему она и неудобь побеждаема; а потом и по попущению Божию. Ибо когда Господь увидит кого из подвижников слишком высоко восходящим в преумножении добродетелей; тогда попускает ему иной раз быть возмущаему сим скверным бесом, чтоб он почитал себя худейшим всех живых людей. Такое нападение страсти сей иногда бывает после совершения добрых дел, а иногда прежде того, чтоб движение сей страсти, предшествует ли оно делам или последует, заставляло душу казаться пред собою непотребнейшею, как бы ни были велики совершенные его дела. — Но против первого (беса, чрезмерную ревность возбуждающего) будем бороться усугублением смирения и любви, а против второго (беса похоти плотской) — воздержанием, безгневием и углубленною памятию о смерти, чтоб чрез это, чувствуя в себе непрестанно действо Святого Духа, соделатъся нам в Господе высшими и этих страстей.

100.
Должно исповедать Богу и все невольные и неведомые:
иначе в час смерти тяжело будет.

Те из нас, которые соделались причастниками святого ведения, всеконечно должны будем отдать отчёт и в невольных парениях ума, как говорит Иов: назнаменовал же еси, аще что неволею преступих (Иов. 14, 17), — и праведно. Ибо если кто будет всегда занят памятованием о Боге и не будет небречь о святых Его заповедях, тот ни в невольный ни в вольный грех не впадёт. Надлежит убо нам тотчас и о невольных падениях сокрушённое исповедание приносить Владыке, прилагая его к совершению обычного нашего молитвенного правила. Так как человеку нельзя не падать в человеческие погрешения (то и следует всегда исповедание о них приносить Владыке), пока совесть в слезах любви не удостоверится в прощении их: ибо, как говорит Св. Иоанн: аще исповедуем грехи наши, верен есть и праведен, да оставит нам грехи наши, и очистит нас от всякой неправды (1 Ин. 1, 9). Почему надобно непрестанно внимать чувству сокрушённого исповедания (питать сие чувство), чтоб совесть наша как-нибудь не обманула себя, подумав, что уже довольно сокрушалась и исповедовалась Богу. Ибо суд Божий гораздо строже суда нашей совести, хотя бы кто и ничего не знал за собою худого с полным удостоверением, как учит премудрый наш Павел, говоря: но ни сам себе востязую: ничто же бо в себе свем, но ни о сем оправдаюся: востязуяй же мя, Господь есть (1 Кор. 4, 3, 4). Если же мы не будем достодолжно и об этих (невольных и неведомых) грехах исповедоваться, то во время исхода нашего страх некий неопределённый найдём в себе. А нам, любящим Господа, надлежит желать и молиться, чтоб в то время оказаться непричастными никакому страху: ибо кто тогда будет находиться в страхе, тот не пройдёт свободно мимо князей адских, потому что эту боязливость души они считают за признак соучастия её в их зле, как это в них самих есть. Обрадоваемая же любовию Божиею душа, в час разрешения от тела, с Ангелами мира несётся выше всех тёмных полчищ, потому что такая душа некако окрылена бывает духовною любовию, имея в сей любви полное без всякого недостатка исполнение закона. Почему исходящие из сей жизни с таким дерзновением и во второе пришествие Господне восхищены будут со всеми Святыми. Те же, которые во время смерти хотя мало поражаемы бывают страхом, будут оставлены тогда в толпе всех других людей, как состоящие под судом, чтоб, испытаны быв огнём суда, должный им по делам их удел получили они от благого Бога нашего и Царя Иисуса Христа. Ибо Он есть Бог правды, и Его есть на нас любящих Его богатство благ Царствия Его, в век и во все веки веков. Аминь.

Св. Максима истолкование, по вопросу некиих, следующих слов настоящей сотой главы: «чтоб испытаны быв огнём суда…» и проч.

«Стяжавши совершенную любовь к Богу и крылья души чрез добродетели соделавшие легко парительными, восхищаемы бывают, по Апостолу, на облаках, и на суд не приходят; не достигшие же такого совершенства, и при делах добрых не чуждые и грехов, — эти приходят в судилище суда, и там чрез исследование их добрых и худых дел, как бы огнём испытуются; если чаша добрых дел перетянет, они избавляются от наказания».

► Библиотека

Примечания:

¹ Этих оглавлений нет в греческом. Их придумал латинский переводчик. Полагая, что они не мало будут способствовать к уразумению и запоминанию премудрого учения Св. Диадоха, заимствуем их у него (Patrol. graecae Migne. t. 65).

² В Славянском переводе прибавка есть: «умным души движением». Верно такое встречено чтение.

³ Прибавка по Славянск. переводу.

Текст по изданию «Добротолюбие в русском пер. свт. Феофана, Затворника Вышенского, дополненное» (том 3-ий), изданному в типографии И. Ефимова (М., 1884) и переизданному издательством «Паломник» в 2003 г. (М.).
Эл. издание — сайт ἩΣΥΧΊΑ (hesychia.narod.ru). При размещении на других сайтах — ссылка обязательна.